|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава I

РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА

Заветная мечта отца д'Альзона ¹

Во время публичной аудиенции паломников из Нима 5 июня 1862 года Пий IX сказал о. д'Альзону': "Я благословляю ваши труды на Востоке и на Западе". Между тем, основанная д'Альзоном в 1845 году в городе Ниме маленькая конгрегация не имела никакого от­ношения к Востоку. На следующий день во время частной аудиен­ции о. д'Альзон получил разъяснения по этому поводу. Конгрега­ции пропаганды стало известно, что после смерти своей сестры он получил богатое наследство, часть которого — 300 000 франков — решил пожертвовать миссиям в Святой Земле, с тем чтобы они смогли выкупить Дом Тайной вечери. Конгрегация посоветовала папе обратить взоры о. д'Альзона к Болгарии, где в то время изне­могал от долгов константинопольский викариат ².

Пий IX обратился к о. д'Альзону с настоятельной просьбой основать в Болгарии семинарию: тогда, в 60-х годах прошлого века, у Рима имелись надежды на унию с Болгарской Церковью. Поскольку Фанар насаждал в этой стране греческих епископов, враждебно настроенных к славянскому языку и славянской куль­туре, среди болгар возникло движение за присоединение к Римс­кой Церкви. В 1860 году к апостольскому делегату в Константи­нополе монсеньору Брунони явилась депутация болгар, предста­вившая ему проект унии, который предусматривал сохранение литургии, обрядов, религиозных обычаев Болгарской Церкви и учреждение национальной иерархии, которая признавала бы гла­венство Римского папы. Пий IX в своем бреве от 21 января 1861 года одобрил это предложение. После этого в Рим направилась болгарская делегация во главе с престарелым архимандритом Иосифом Сокольским, которому определено было стать архиепис­копом Болгарским. 8 апреля 1861 года папа Пий IX лично совер­шил хиротонию Сокольского. В окружении присутствовавших на этой церемонии новый архиепископ вернулся в Константинополь, где 1 июня 1861 года получил фирман султана, в котором тот признавал его гражданским главой болгар-униатов, которых на­считывалось более 60 000.

Такой ход событий явно не понравился России. Болгария, ока­завшаяся под юрисдикцией Рима, представляла бы собой препят­ствие осуществлению старой религиозной и политической мечты царей — водрузить над собором св. Софии православный крест и заодно получить выход к Средиземному морю. 18 июня 1861 года Сокольский получил приглашение посетить летнюю резиденцию русского посла в Терапии, куда его должен был доставить россий­ский корабль. Не заходя в Терапию, корабль взял курс на Одессу. Нежелательный архиепископ исчез.

Позже стало известно, что Сокольский жил в одном из киевс­ких монастырей, где и скончался. Был ли он жертвой или соучастни­ком своего "похищения" — неизвестно. Как бы то ни было, архи­епископ не забыл захватить с собой подарки Пия IX. Среди ассумпционистов существует предание, что Сокольский передал через одного киевского монаха славянское Евангелие для о. Варфоломея Шишкова, начальника Ямбольской миссии. На этой книге он сделал надпись: "Иосиф Сокольский, по-прежнему католик" ³. На совещании предста­вителей Православных Церквей, проходившем в июле 1948 года в Москве, митрополит Пловдивский Кирилл, впоследствии — патриарх Болгарский (f1971), говорил: "Большая часть униатов вскоре возвра­тилась в лоно праотеческой Церкви вместе с рукоположенным в Риме болгарским униатским архиепископом Иосифом Сокольским, сбежавшим в Россию и оставшимся там до самой смерти" ⁴.

На освободившееся место Пий IX назначил уже не болгарина, а русина Мальчинского. Надежды на воссоединение Болгарской Цер­кви с Римом были, таким образом, окончательно подорваны. Но, не­смотря на это, о. д'Альзон продолжал считать обращенные к нему слова Пия IX провиденциальными. Он направил в Болгарию своих монахов и основал, для помощи им, конгрегацию сестер Успения. Сам д'Альзон, занявшись изучением христианского Востока и про­ведя Великий пост 1863 года в Константинополе, захотел основать в этом городе орденский дом. Таким центром ассумпционистов стала семинария в Кадикёе — колыбель Французского института византийских исследований, — где монахи, ставившие своей задачей способствовать объединению Церквей, занимались серьезными ис­следованиями в области истории и богословия. Здесь с 1866 года начинает выходить в свет журнал "Les Echos d'Orient"("Эxo Восто­ка"), преобразованный со временем в авторитетное научное изда­ние "Revue des etudes byzantines"("Журнал византийских исследо­ваний"). Первые сестры-ассумпционистки отплыли 25 апреля 1868 года из Марселя, прибыли в Родосто, а оттуда добрались до Адриано­поля, где их встречали о. Галабер и французский консул.

Д'Альзон рассматривал Болгарию исключительно как плацдарм для проникновения в Россию. Когда епископ Плантье отправился на I Ватиканский собор, о.д'Альзон сопровождал его в качестве теолога. Находясь в Риме, 19 ноября 1869 года он составил записку, озаг­лавленную "Quid agendum?" ("Что делать?") ⁵. Д'Альзон ожидал от собора подтверждения наивысшего авторитета папы в Церкви и предоставления большей автономии монашеским конгрегациям. Со­хранялось и упование на то, что миссия в Болгарии, которую Пий IX доверил ассумпционистам, может послужить трамплином для про­никновения ордена в Россию. "Россия и ее пребывание в схизме, — писал он, — представляют собой значительную опасность для Цер­кви". Вскоре после собора, 18 сентября 1873 года, выступая на зак­лючительном заседании генерального капитула, д'Альзон снова при­звал своих чад помнить о миссии в России. "Братья мои, не желае­те ли вы покорить Россию и собрать таким образом обильный урожай в житницы Отца? Трепещу, говоря вам такие слова, но что-то убеждает меня, что если Орден Успения захочет совершить это дело, то, с Божией помощью, жатва будет успешной" ⁶.

В адресованной Конгрегации пропаганды "Памятной записке об опыте евангелизации в России" (30 марта 1878 года), за два года до кончины, о.д'Альзон изложил свои планы относительно России⁷. "Его Святейшество Пий IX, — писал он, — 6 июня 1862 года оказал мне большую честь, предложив начать миссионерскую деятельность в Болгарии. Занимаясь этими вопросами в течение двенадцати—пятнадцати лет, я позволил себе заглянуть дальше и, считая русскую схизму одним из наиболее опасных противников папского престола, который мы признаем центром Церкви, почув­ствовал необходимость как можно скорее заняться вопросами еван­гелизации России". Он обдумывал планы создания семинарии, меч­тал о плацдарме — "предмостном укреплении" — в Одессе, наме­ревался направить своих монахов в Россию, чтобы на месте изучить "наиболее удобные пути евангелизации". "Их донесения снабдили бы нас полезными данными, которые помогли бы лучше узнать внутреннее устройство московской империи и указали бы нам наиболее легкие пути ее захвата". В заключение он писал: "После нынешней войны — войны 1878 года — было бы логично предпо­ложить, что Россия, вступившая в бой с турками во имя свободы христиан, должна предоставить свободу католикам".

Однако относительная свобода была предоставлена католикам царем Николаем II лишь в 1905 году. И только тогда ассумпционисты смогли наконец проникнуть в Россию. Друзья ордена уже не раз звали их в эту страну — особенно священник московского прихода св. Людовика аббат Вивьен. Со времен Екатерины II в России было два французских прихода: один в Санкт-Петербурге — Нотр-Дам-де-Франс (Лурдской Богоматери), служение в нем после изгнания из России иезуитов в 1816 году совершали монахи-доми­никанцы; второй в Москве — во имя св. Людовика (Сен-Луи-дэ-Франсэ), который окормлял с 1890 года аббат Вивьен. Он встречался с ассумпционистами во время паломничества в Иерусалим и во время посещения редакции "La Croix" 19 июля 1897 года, где он беседовал с генералом ордена о. Пикаром и главным редактором этой газеты о. Венсан-де-Полем Байи, братом о. Эмманюэля — будущего генерала. Вивьен обратился к ассумпционистам с просьбой прийти ему на смену. Сам он ожидал смещения по причине враж­дебного отношения к нему графа де Монтебелло, посла Франции в России с 1891 по 1902 год. У аббата Вивьена были также весьма натянутые отношения с петербургскими доминиканцами. Но, пред­чувствуя сопротивление определенных кругов, о. Пикар отклонил эту просьбу. 30 августа/11 сентября 1899 года монсеньор Журдан де ла Пассардьер⁸ от имени архиепископа Парижского, с согласия архиепископа Могилевского и посла Франции отправил аббата Ви­вьена на покой. В московский приход был назначен о. Либерсье, доминиканец третьего ордена⁹. Ассумпционистам было суждено про­никнуть в Россию другими путями.

Борен в Санкт-Петербургской академии

В 1903 году ректору Санкт-Петербургской католической духовной академии монсеньеру Лонгину Зарновецкому была предоставлена возможность провести каникулы во Франции. Перед отъездом из столицы империи он обратился к руководству департамента по делам иностранных вероисповеданий с просьбой разрешить ему привезти с собой священника, который занялся бы преподаванием французского языка. "Прекрасно, — ответил ему глава этого ве­домства, — только найдите какого-нибудь бенедиктинца — монахи этого ордена такие мирные и не занимаются пропагандой"¹⁰.— "Так я и поступлю", — заверил прелат.

Во время своего пребывания во Франции монсеньор Зарновецкий присоединился к паломничеству ассумпционистов в Лурд. В поездке по Франции его сопровождали ученый-издатель о. Шардавуан и Баттадье из редакции "Папского ежегодника"; вместе они посетили издательство "Бонн пресс", которое после знаменитого "процесса Двенадцати" и изгнания ассумпционистов, возглавлял Ферон-Вро. Однако монахи продолжали сотрудничать в издатель­стве как частные лица. Польский прелат был поистине восхищен этими ассумпционистами и решил взять с собой вместо бенедик­тинца одного из них. Генерал ордена о. Эмманюэль выбрал для этой миссии о. Льевена Борена. Он родился 31 марта 1877 года в Эшене, в Арасской епархии (департамент Па-де-Кале), и был рукоположен во священника 26 июля 1903 года в Лувене. Предполагалось, что в Петербурге Борен будет преподавать французский язык — 25 ча­сов в неделю, с жалованьем 500 рублей, что составляло по курсу тех лет 1315 франков. Как и все преподаватели, он имел право со­держать слугу. О. Эмманюэль Байи решил использовать в этой роли брата Эврара, 24 июня 1903 года посвященного в Константино­поле в субдиакона. 14 сентября 1903 года Борен прибыл в Петер­бург через Берлин — Варшаву. Две недели спустя к нему присоеди­нился "слуга" — брат Эврар. Старая мечта начала осуществляться.

Два ассумпциониста прибыли в Россию, не имея четких пред­ставлений о том, куда они едут и что будут делать. Им была извест­на только главная цель — заветная мечта о. д'Альзона — о преодоле­нии "схизмы" и возвращении России в лоно Католической Церкви.

Каково же было положение католичества в России в те годы? Царская империя, государственной религией которой было правосла­вие, в ходе трех разделов Польши присоединила к своим владениям территории, населенные более чем шестью миллионами католиков, половина которых придерживалась латинского обряда, а половина — униатского, не считая Царства Польского, подавляющее большинство населения которого было католическим и присоединение которого к России прибавило императору титул "Царя Польского".

В 1839 году униатские епархии Литвы и Белоруссии были силой и хитростью присоединены к православию. Ведущую роль в этом сыграл отступивший от Римской Церкви униатский епископ Иосиф Семашко. В 1875 году к Православной Церкви была присое­динена униатская Холмская епархия, входившая в состав Царства Польского; это произошло после измены присвоившего себе функ­ции управляющего епархией Маркелла Попеля. Так закончилась в России история Брест-Литовской унии, заключенной в 1596 году и присоединившей к Католической Церкви значительные территории Литвы, Белоруссии и Украины. Теперь униаты оставались только в Восточной Галиции, отошедшей после разделов Польши к Австрий­ской (с 1867 года — Австро-Венгерской) империи.

В России было семь католических диоцезов латинского обряда: Могилевская архиепархия и шесть епархий — Виленская (Виленская и Гродненская губернии), Тельшевская, или Самогитская (Курляндская и Ковенская губернии), Минская (Минская губерния), Луцко-Жито-мирская (Киевская и Волынская губернии), Каменецкая (Подольская губерния) и созданная в 1848 году Херсонская епархия, в дальней­шем — Тираспольская с центром в Саратове, включавшая террито­рии Юга. В 1866 году Каменецкая епархия, несмотря на возражения Святого Престола, была присоединена к Луцко-Житомирской; позже Минская епархия стала подчиняться объединенной апостольской ад­министрации в Могилеве, Каждый раз назначение нового епископа становилось поистине государственным делом — бюрократический аппарат империи хотел подмять под себя Католическую Церковь, как это было сделано с Православной, полностью подчиненной царю пос­ле введения должности обер-прокурора Святейшего Синода.

В течение всего XIX столетия отношения между Россией и Святым Престолом омрачал "польский вопрос". Во время аудиен­ции у папы 27 декабря 1865 года поверенный в делах России барон Мейендорф упрекнул Пия IX за ту поддержку, которую ока­зали католики Варшавскому восстанию 1863 года. "Католицизм равняется революции", — сказал он папе. Поскольку царское пра­вительство не сочло нужным принести извинения, Пий IX и его статс-секретарь кардинал Антонелли сочли дипломатические от­ношения прерванными. Официальные контакты были восстанов­лены уже после смерти Пия IX (7 февраля 1878 года) и убийства Александра II (13 марта 1881 года). Монсеньор Винченцо Ванну-телли, легат Льва XIII на коронации Александра III, добился от но­вого государя присвоения Михаилу Бутеневу, бывшему в то время всего лишь поверенным в делах России, ранга "представителя" при Святом Престоле. В 1894 году Александр Петрович Извольс­кий, в дальнейшем министр иностранных дел (1906—1910) и по­сол в Париже (1910—1917), стал официально именоваться "по­сланником". Ватикан своего представителя в Петербурге не имел.

В 1894 году, после смерти Александра III, на престол вступает Николай П. 23 октября (ст. ст.) 1903 года по случаю годовщины этого события в Исаакиевском соборе состоялось торжественное богослужение. В этот день Борен и Эврар впервые появились на публике. Полицейские, не знавшие, кто эти безбородые монахи, от­вели им место возле высокопоставленного духовенства.

О. Борен и его спутник оказались в России в поистине истори­ческий момент. В воскресенье 9/22 января 1905 года, вошедшее в историю как "Кровавое воскресенье", священник Георгий Гапон, по­ставленный во главе одной из зубатовских легальных рабочих орга­низаций, созданных правительством для сопротивления движению пролетариата и социалистических профсоюзов, привел к Зимнему двор­цу несколько тысяч демонстрантов с иконами и крестами, чтобы пе­редать петицию царю. Накануне рабочая делегация предупредила об этом Николая II. Вместо того чтобы подготовить ответ рабочим, кото­рые шли к нему как к родному "батюшке", он распорядился стянуть в город войска. Солдаты, неспособные сдержать этот поток толпы, открыли огонь по мирной демонстрации. По официальным данным, 97 человек были убиты, 330 — ранены. По сообщениям корреспонден­тов иностранных газет, было убито и ранено 4000 человек".

Отец Борен, страстно увлеченный политикой, интересовался этими событиями в гораздо большей степени, чем преподаванием французского языка польским семинаристам¹². Поразительно, с какой раскованностью, даже с неосторожностью — учитывая цен­зуру и его положение как католического священника, — отзывался он о событиях в России в письмах, адресованных французским монахам, и в корреспонденциях, направленных в "La Croix" и под­писанных "Р. В.". 5 февраля 1905 года Борен писал о. Эмманюэлю: "Наша столица переживает трагические времена; эмоции, выз­ванные событиями двухнедельной давности, скорее нарастают, чем убывают, так как с каждым днем все яснее и яснее становится их значение. Каждый отдает себе отчет в том, что он мог быть заруб­лен саблями, как многие ни в чем не повинные зрители".

Сам он постоянно находится в гуще толпы. "Сегодня я побывал повсюду, — пишет он 17/30 января 1905 года, — на Васильевском острове, на Дворцовой площади, на Петербургской стороне; тут я про­брался через баррикаду, там — прошел между казачьих отрядов; в другом месте я укрылся между дверей магазина во время стычки". В ассумпционисте о. Борене проснулся долго дремавший дар журнали­ста: вот он отправляет корреспонденции в "La Croix" и спрашивает, не нужны ли редакции неизданные сведения о Гапоне: "У меня они есть, причем из надежного источника. Нужно своевременно инфор­мировать обо всем читателей — ожидаются важные события".

"Началась реакция, — продолжает он, — воскрес Плеве¹³. Все единодушно сочувствуют Святополк-Мирскому¹⁴. Настал час, ког­да народ голоден и требует хлеба. То, что произошло две недели назад, — только предисловие, первый взрыв. Теперь население со­бирается с мыслями. Как много тех, кто не хочет смущать свой ум мыслями о революционном будущем, для которых все спокойно, кто продолжает повторять, что русские — хорошие дети, которые легко склоняются под ударами палок. И вперед — "таинственная душа русского народа"!"

Отвага молодого ассумпциониста, который оправдывает восста­ние и возвещает революцию, выражена также в его письме от 3 марта о. Венсан-де-Полю, автору знаменитых редакционных статей в "La Croix", которые он подписывал псевдонимом "Монах", брату о. Эмманюэля: "Свобода не дается, она берется. Печально видеть, что в России ее не удастся взять без насилия, крови, огня. Сейчас следу­ет ожидать или самодержавной реакции в стиле Николая I (как это было после либерального движения при Александре I), или кровавой революции". Борен склонялся к последней гипотезе. 30 декабря 1905 года он пишет тому же адресату: "Кажется совершенно невероятным, что в стране, в которой, как говорят, есть правительство, держащее под контролем всю территорию, и хорошо организованная полиция, революционные банды могут организовываться, вооружаться, прово­дить учения, как это происходит сейчас почти по всей империи".

По причине этих событий учебный 1904/1905 год закончился раньше, чем ожидалось. Правительство опасалось кровавых выступ­лений по поводу 1 мая. О. Борен обратился к своему начальству с просьбой позволить ему остаться в России, чтобы быть свидетелем грядущих исторических событий. "Начинается эра свободы. Мы уже видим зарю, которая занимается после принятия нового закона о веротерпимости. Этот закон — еще не закон свободы, но он уже показывает, что государство отказывается использовать Православ­ную Церковь как политический инструмент. Православные уже могут становиться католиками, и таких много: русские католики создадут общину, которая — я в этом уверен — будет быстро расти".

Манифест о свободе совести (17 апреля 1905 года) не сопро­вождался конкретными указаниями о применении его на практике. Министерский комитет, которому было поручено заниматься этими вопросами, предвидел возможность возвращения в лоно Католичес­кой Церкви униатов, которые были в 1839 году насильно обращены в православие. Как писал Борен, комитет распределил униатов по трем категориям: 1. "упорствующие" — около 100 000 человек, никогда не посещавших православные церкви и православных свя­щенников; 2. "колеблющиеся"; 3. те, которые были насильно при­соединены. "Похоже, что они примут латинский обряд, чтобы пол­ностью вырваться из когтей господствующей Церкви". В письме о. Мерклену, лувенскому настоятелю и будущему главному редак­тору "La Croix", Борен поясняет: "Поляки и Святой Престол одоб­ряют переход в латинский обряд, и снова рождению русской Като­лической Церкви не уделяется должного внимания".

О. Борен, полагавший, что события, свидетелем которых он ока­зался, предвещают расширение религиозных свобод, считал, что его конгрегация должна иметь в России достаточное количество сво­их членов. Однако таковых по-прежнему — только двое. Что же надо было сделать, чтобы увеличить их число?

Жившая в Петербурге пожилая бельгийка мадемуазель Ма­рия ван Канегем, директриса основанного ее соотечественниками благотворительного общества "Добрый Пастырь", просила прислать капеллана и французских монахинь. Ей надоели польские капелла­ны, последним из которых был каноник Цепляк, будущий могилев-ский викарий, приговоренный к смерти в марте 1923 года и выс­ланный в Польшу в 1924 году. Это был официальный пост, кото­рый оплачивался из императорской казны.

Другая возможность проникнуть в Россию предоставилась совершенно случайно. Монсеньор Кесслер, епископ Тираспольс-кий, резиденция которого находилась в Саратове, прибыл в Петер­бург, где собрались шесть католических епископов империи¹⁵ (за исключением польских епископов, которые не были приглашены),— для того чтобы изучить условия применения Манифеста о свободе совести. О. Борен осведомился у него о состоянии дел в его об­ширной епархии, включавшей весь юг России, от Румынии до Кас­пия. Неожиданно монсеньор Кесслер сказал, что ему был бы очень нужен французский священник для франкоязычных католиков в Одессе, которых было примерно две тысячи на сорок тысяч католи­ков этого города, в основном — поляков (около тридцати тысяч) и немцев (семь тысяч), а также итальянцев. Сестры св. Иосифа из Шамбери имели в городе приют для сирот, французы были объеди­нены в благотворительных обществах.

С радостью апостола возвестил Борен эту новость о. Меркле-ну в письме от 3 марта 1905 года: "И надо сказать, что Одесса была первым городом, названным Нимским отцом", — писал он, имея в виду о.д'Альзона, который, начиная с 1878 года, считал Одессу плац­дармом для покорения России¹⁶. Борен делился своими планами: "В Одессе у нас уже есть друзья: каноник Антонов, посещавший изда­тельство "Бонн пресс" и живший у ассумпционистов на улице Франциска I; эльзасец аббат Фризон (будущий епископ и мученик Одесский), который недавно приехал сюда, проведя шесть лет в Риме. Его дед был "переселен" Наполеоном из Страсбурга в Саратов".

В письме о. Эмманюэлю от 22 июня 1905 года (этот документ попал к адресату благодаря австрийскому бенедиктинцу, изучавше­му в Петербургской Императорской библиотеке древние латинс­кие рукописи) Борен представляет свои проекты: "Одесса, Киев, Москва, Санкт-Петербург — вот первая линия, которую мы долж­ны наметить, укрепления, которые мы должны занять". Нельзя не восхищаться точностью и, учитывая немногочисленность монахов, дерзостью этого плана. Он предполагал направить в Петербург о. Буа. Его "слуга" Эврар, рукоположенный 8 апреля 1905 года, во время поездки в Рим, во священника, уже знал русский язык и обычаи этой страны и мог обосноваться в Москве. Когда Борен получил из Франции вести о том, что обсуждается вопрос об от­правке Жерве Кенара, одного из членов конгрегации, в Вильну с миссионерскими целями, он настоятельно советовал: "Решайтесь, пока не поздно. Вильна — один из центров унии. Там служит восхитительный и святой человек — монсеньор фон Ропп". 22 июня 1905 года монсеньор Кесслер дал положительный ответ по поводу места в Одессе. Борен предложил отправить туда о. Огюста Манилье, который и был назначен на этот приход и служил там до 1920 года. Чувство эйфории, которое испытывал Борен, можно объяснить, как уже отмечалось, ожиданием важных событий.

Реакция Ленина на "Кровавое воскресенье"

Ленин также выдвинул лозунг тактического соглашения — не союза — всех революционных сил, включая верующих и религи­озных вождей — таких, как Гапон. Последний направил всем соци­алистическим партиям России открытое письмо, в котором гово­рилось о тотальной мобилизации сил, плане совместных действий, бомбах и динамите — индивидуальном и массовом терроре; о свер­жении самодержавия, создании Временного правительства, выбо­рах Учредительного собрания, амнистии борцам за свободу и рели­гиозным деятелям. "За дело, товарищи..." Ленин ответил на это: да, если речь идет о соглашении, а не о союзе. Большевики должны пойти на соглашение, но не на слияние: "Нам неизбежно придется getrennt marschiren (врозь идти), но мы можем не раз и мы можем именно теперь vereint schlagen (вместе ударять)"¹⁷ (ст. "О боевом соглашении для восстания).

Луначарский (впоследствии — первый нарком просвещения) также предупреждал об опасности извращения духовенством целей и задач революционного движения. "Нет сомнения, — утверждает он, — что огромное большинство духовенства представит из себя агентуру консерватизма, а при случае и злой реакции; нет сомнения, однако, что, уступая веяниям времени, церковь будет выделять из себя еретические отростки с либеральными и даже расплывчато-социалистическими цветами. И появятся, может быть, и у нас бур­жуазные попоеды, которые станут кричать по этому поводу: клери­кализм — вот враг! Мы, социал-демократы, не позволим увлечь себя на этот путь. Напротив, мы используем до конца факт самоосвобож­дения церкви. Вы хотите свободы, самостоятельности, господа архи-и протоиереи? Сделайте одолжение, это называется отделение цер­кви от государства, в этом деле мы будем вашими союзниками. Да, свобода всем! Свобода слова, печати, собраний и союзов для всех и для вас также, черное, белое и разноцветное духовенство! Но, быть может, вы относительно охотно пойдете на это и откажетесь от поддержки урядника и от сравнительно скудного казенного жалова­нья, потому что накопленные вами в продолжение веков сокровища и ваши церковные и монастырские земли останутся при вас? Ведь и французские попы готовы на отделение, но они вопиют: "Отдайте нам отобранное революцией наше имущество!" Но здесь мы обма­нем ваши надежды, духовные пастыри! Вы заявляли неоднократно в последние дни, что "церковь это идейная сила, идейное начало!". Мы будем настаивать на полной свободе даже для ваших "идей", но еще энергичнее — на экспроприации ваших колоссальных богатств. "Идейная церковь" не нуждается в подобном оружии, а народ, обо­бранный, обнищалый, вымирающий народ, нуждается болезненно, ост­ро нуждается в немедленной материальной помощи...

Мы <...> пролетарии, — класс, полный силы и полный надеж­ды, мы, которые уверены, что освобождение человечества и всеоб­щее счастье должно быть и может быть делом наших рабочих рук, мы не нуждаемся в бабушкиных сказках о рае и аде и о попечи­тельном провидении; и когда поп подносит к губам страдальца-крестьянина чашу сладкого дурмана, мы будем громко разоблачать его, вскрывать ядовитые свойства мнимого лекарства и звать к на­шей борьбе за действительное счастье на земле.

Итак, свобода возрождающейся церкви, свобода ей от мертвых клещей господ Победоносцевых! Война ей! Война равным оружи­ем, война свободным словом! Свобода церкви от гнета канцелярс­кой опеки, но также свобода ей от груза золотых миллионов и громадных имений; ведь царство ее "не от мира сего", не правда ли, товарищи?" (ст. "Возрождение православной церкви." — "Впе­ред", 1905 г. 30 апреля (№7)).

Для того чтобы понять брань Луначарского, нужно сказать не­сколько слов о реакции Православной Церкви на события 9 января. Гапон — вопреки ожиданиям верующих — был лишен сана. К со­жалению, Православная Церковь была не свободна. В этом смысле "Кровавое воскресенье" оказалось также у истоков идеи, которая получила развитие в дальнейшем, — идеи освобождения Церкви от государства и поиска органа, который мог бы выражать свободное слово Церкви. Так зародилась идея созыва всероссийского собора, который восстановил бы патриаршество. Многие епископы спра­ведливо считали, что положение стало резко ухудшаться именно с тех пор, когда Петр I отменил патриаршество, сперва не позволяя избрать преемника патриарху Адриану, скончавшемуся в 1700 году, а потом — создав в 1721 году Святейший Правительствующий Синод во главе с гражданским чиновником — обер-прокурором, ко­торый стал с тех пор реальным главой Русской Церкви.

Либералы — клирики и миряне — не хотели восстановления патриаршества, в котором они видели аналог царизма, самодержа­вия, но все равно выступали за проведение собора, который понима­ли как консультативное церковное собрание, состоящее из еписко­пов, клириков и мирян, избранных общинами. 31 марта 1905 года Николай II ответил на эти пожелания таким распоряжением: "При­знаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманно­сти, каково созвание поместного собора. Предоставляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам пра­вославных Императоров, дать сему великому делу движение и со­звать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления"¹⁸.

"Когда наступит благоприятное для сего время..." Оно насту­пит 15 августа (ст. ст.) 1917 года. Николай II, одна из главных оши­бок которого состояла в том, что он все время медлил с политичес­кими и религиозными реформами, уже не будет тогда императором России, и председательствующим на открытии собора окажется князь Львов — министр по делам исповеданий Временного правитель­ства, сформированного в ходе Февральской революции 1917 года.

Отец Кенар в Вильне

Шамбери об их возвращении домой, и обосновался в Санкт-Петер­бурге; о. Огюст Манилье прибыл в Одессу в конце года, о. Эв-рар — в Москву и о. Кенар — в Вильну. Обратимся сначала к миссии о. Кенара в Вильне¹⁹.

О. Кенар — археолог и экзегет, автор неоднократно переизда­вавшегося научного путеводителя по Палестине — в 1905 году про­тив своей воли был направлен в "Бонн пресс", где, после упраздне­ния конгрегации по закону 1900 года и "процесса Двенадцати", мона­хи жили в изоляции и вели "богемный" образ жизни. Занятый мало интересовавшими его публикациями и уставший от атмосферы под­полья, в которой он находил мало общего с апостольским духом, Кенар "грыз удила" и в конце концов добился от о. Эмманюэля отправки его в Вильну, где швейцарка г-жа Брунн (или Бренн) уже в течение долгого времени обращалась с просьбами к монсеньеру Журдану де ла Пассардьер (которому было архиепископом Париж­ским поручено заниматься делами французских католиков в Рос­сии) прислать священника для франкоязычной колонии.

Кенар не заставил себя ждать и попросил в русском кон­сульстве визу для посещения своей кузины в Москве, монахини ордена св. Иосифа из Шамбери, которая до тех пор даже не знала о существовании "кузена". Благодаря помощи своего земляка, вы­ходца из Шеньен-ле-Марш в Савойе, служившего в штате прислу­ги русского посольства, о. Кенар без труда получил от царского посла в Париже Нелидова туристическую визу.

С первым препятствием он столкнулся в Берлине. 20 октяб­ря 1905 года в России началась всеобщая стачка. По стране прока­тились "демонстрации в поддержку трехсот кронштадтских мат­росов, приговоренных к смерти", — как писал Борен, а также проте­сты против введения осадного положения в Польше. Как считал Борен, режим "карантина" был установлен Николаем II по требо­ванию германского императора. Поезда в Россию не ходили. За­пертый в Берлине, Кенар жил сначала в гостинице, но потом, буду­чи хорошим монахом и, как все савойцы, дороживший своими день­гами, нашел более дешевый пансион у сестер-францисканок, где занял комнату аббата Вестерле, депутата рейхстага от Эльзаса, на­ходившегося в то время в отпуске.

Кенар отправился в Вильну первым же поездом, который по­шел после стачки, пересек границу в Фирбаллене, где был поражен спокойствием и равнодушием таможенников и железнодорожни­ков, которые вели себя так, словно ничего не случилось, тогда как в России продолжалась первая в ее истории революция, "начавшая­ся при отсутствии профсоюзов и рабочих организаций, но при на­личии самой сильной в мире политической машины".

В Вильне священника никто не ждал. Спокойствие еще не вернулось в город: на улицах порой слышались выстрелы, толпы собирались на еврейские погромы... Кенар сразу же связался с епископом Виленским монсеньером фон Роппом, который неза­долго до этого издал пастырское послание, призывавшее население к спокойствию и соблюдению общественного порядка.

О деятельности о. Кенара среди своих соотечественников было рассказано им самим, на страницах "Pages d'Archives", и его пле­мянником, о. Жозефом Жирар-Реде, в биографии о. Кенара²⁰. В этом городе, насчитывавшем в то время 150 000 жителей, священ­нику удалось основать в апреле 1906 года "Виленскую французс­кую ассоциацию французского языка и литературы, взаимопомощи и защиты лиц, говорящих на французском языке, живущих в Виль-не и ее окрестностях". Он проводил пасхальные говения, выступал с лекциями и вскоре стал любимцем всей франкоязычной коло­нии.

Но в большей степени, чем это служение о. Кенара, наше внимание привлекают два других аспекта его деятельности: 1. по­пытка распространить влияния ассумпционистов собственно в России; 2. защита монсеньера фон Роппа.

Перспективы апостолата в России

Для того чтобы попасть в Россию, считал Кенар, нужно вести честную игру. Скрытность ни к чему хорошему не приведет. Что­бы избежать неприятностей, надо было обратиться во французс­кое посольство в качестве приходского священника, рекомендо­ванного епископом для духовного окормления французских коло­ний в России. Посольство Франции в России могло обеспечить только приходы в Петербурге и Москве. Однако существовали довольно крупные поселения французов в Одессе, Киеве, Вильне и Донбассе.

Когда Кенар захотел оформить в установленном порядке свое пребывание в России, консульство Франции в Петербурге напра­вило его в департамент иностранных исповеданий министерства внутренних дел. Это учреждение переправило его просьбу в ми­нистерство иностранных дел, которое, в свою очередь, послало те­леграмму в посольство в Париже. Посол Нелидов ответил, что министерству по делам культов Франции ничего не известно о священнике по фамилии Кенар. Кенару пришлось объяснить, что его положение не регулировалось положениями конкордата; он убедил чиновников обратиться к архиепископу Парижскому кар­диналу Ришару, который, к счастью, знал его лично. "С нашей сто­роны было ошибкой искать окольные пути, не обращаясь напря­мую в посольство (Франции)". Подобные "маневры" могли лишь настроить французских дипломатов против монахов, которые, не поставив их в известность, начали бы свою деятельность в Одес­се, Вильне, Киеве и лишь потом попросили их поддержки.

Только проведя в России целый год, в том числе — некото­рое время в Петербурге и Москве, о. Жерве получил точное пред­ставление о французских учреждениях в обеих столицах, а также о возможностях апостолата. Вот основное содержание его докла­да²¹, отправленного в августе 1906 года о. Эмманюэлю:

Французские учреждения в Санкт-Петербурге

"1. В первую очередь — это "убежище для стариков и де­тей", существующее уже сравнительно долго, и смежная с ним Фран­цузская больница — "Опиталь франсэ", — основанная недавно. Оба этих заведения обслуживают двадцать сестер св. Иосифа из Шамбери, носящих монашеские облачения, но контроль за ними находится в руках Французской ассоциации благотворительной деятельности, которая является владельцем этих заведений. Это общество, основанное еще в 1826 году, довольно богато. Офици­альным капелланом является о. Лагранж, доминиканец. О. Борен заменяет его по будням, а иногда и по воскресеньям. "Он очень любит своих больных, этот о. Борен, — сказал мне наш консул г-н Бутирон, — но, думаю, он так и не смог ужиться с поляками; в академии он всегда держался особняком".

2. "Пансион монахинь св. Иосифа" является, по сути дела, светским пансионом. Около ста воспитанниц проходят там пол­ную программу обучения. Директриса получила российское под­данство. Условия не очень простые: в пансионе преподают учите­ля и учительницы со стороны, в том числе — православный свя­щенник; у всех изысканные манеры. Сестры осуществляют надзор за воспитанницами. Г-н Бутирон говорит, что, возможно, эти мона­хини станут когда-нибудь ходить в облачении. В этом пансионе о. Буа служит мессы. Здесь, как и в Москве, монахини — очень добрые женщины — прослышали о возможной конкуренции со стороны сестер-ассумпционисток и очень ее боятся.

3. "Приют" рассчитан на 20 или 25 коек, там есть столовая, читальный зал, комната труда; это заведение установило довольно низкие тарифы. "Приютом" руководит комитет под председатель­ством супруги посла, а обслуживают его три сестры, носящие мир­ское платье. Г-н Бутирон не в восторге от этого "монастырька" — он сожалеет, что не обнаружил у монахинь ни большого ума, ни силы воли, ни великодушия, которые встречал порой в других ме­стах. Справиться с этакими на редкость независимыми гувернант­ками весьма непросто. Официально к этому заведению прикреп­лен о. Кюни, второй французский доминиканец, но монахини жалу­ются, что он им почти не помогает.

4. И наконец, "Международный приют" — Asile International — для детей обоих полов, который находится в Шувалове, пригороде Петербурга. "Международный приют" был основан доминиканским настоятелем о. Шумпом, немецким викарием церкви св. Екатерины, где служат еще двое доминиканцев — немец и чех. "Приют" предо­ставлен попечительству шамберийских сестер и французского ка­пеллана. Кроме того, о. Шумп основал немецкий приход с приютом и школой, который окормляется одним доминиканцем. Этот приход признается правительством, но польские церковные власти отказы­ваются дать благословение на его существование. "Французские до­миниканцы, — сказал Бутирон о. Кенару, — почти ничего не сделали по собственной инициативе. Все было создано благодаря усилиям мирян. Разделение среди святых отцов производит очень плохое впечатление. Порой супруге посла приходится сидеть в президиуме благотворительного общества между двумя французскими священ­никами; она говорит в таких случаях: "между огнем и водой".

Французские учреждения в Москве

"Французская колония в Москве — самая богатая из всех, находящихся за границей, — сказал мне консул. — Это позволяет развернуть здесь самую широкую деятельность". В ведении коло­нии находятся: единственный франко-бельгийский приход в Рос­сии, основанный в 1789 году. Настоятелем довольно большого при­ходского храма является доминиканец о. Либерсье. Кроме него, в церкви служит викарий аббат Лемоннье. Преклонный возраст обо­их священников не дает им вести активную деятельность. Руко­водство прихода вместе с постоянными старостами управляет дву­мя большими школами-пансионами:

школа св. Екатерины для девиц из лучших французских, рус­ских, а также других семей, с полными программами обучения и выдачей дипломов по окончании. Попечительство над ней осуще­ствляют дамы из Шамбери. В этой школе — 250 учениц.

Школа св. Филиппа Нери для мальчиков, с довольно слабым руководством из мирян. Школа выдает французские и русские дипломы.

Школа св. Петра и Павла для девиц относится к польскому приходу, расположена в двух шагах от школы св. Филиппа; попе­чительство над ней также осуществляют сестры из Шамбери; обу­чение здесь проходит по полной программе, выдаются дипломы. В школе довольно много учениц — исключительно католичек, — но они находятся в менее благоприятных условиях, чем воспитанни­цы других учебных заведений. Разумеется, между французской и польской школами существует определенное соперничество, поэтому отношения между монахинями не вполне дружеские.

Существует также приют для стариков, основанный уже 80 лет назад, с сорока хорошо обставленными комнатами. Этот приют получает богатые дотации. Заведением управляют трое монахинь в мирском платье. Кроме того, недавно открыты ясли-сад, которы­ми занимаются две монахини. Имеется также довольно плохо уст­роенный приют, которым управляет директриса-мирянка.

"Нет ни больницы, — констатирует о. Жерве, — ни благотво­рительного заведения для больных. Открытие такого заведения — разумеется, с согласия властей и комитета общественного призре­ния — было бы хорошо воспринято. Это позволило бы открыть часовню с многонациональным приходом; она оказалась бы более чем кстати в любом районе города, так как обе католические цер­кви находятся прямо друг напротив друга".

Впоследствии о. Эмманюэль подвергнет резкой критике встре­чу ассумпционистов в Петербурге. Подводя итоги этой беседы с собратьями, о. Жерве писал: "Мы много где побывали и подробно обо всем поговорили. На данный момент из нас пятерых лишь о. Манилье имеет надежное место. Во всех других случаях — одно ожидание. Но я думаю, что и ожидая можно кое-что сделать. Очень важно хорошо познакомиться с представителями властей и с неко­торыми другими людьми — понять, что именно можно сделать в согласии с властями и показать им, на что способен благочестивый, ревностный и бескорыстный человек. Но для этого отцам нужно как можно скорее получить официальное признание от правитель­ства. Достаточно будет, если они назовут какую-нибудь цель — например, оказание помощи французским приходским священни­кам (с их согласия) и смогут представить исправные документы из своих епархий, сообщив в русском министерстве, каким обра­зом можно навести о них необходимые справки, поскольку навес­ти эти справки крайне трудно, даже если послать запрос через французское посольство. Естественно, нашим монахам придется в разговоре с представителями властей отнести себя к мирскому духовенству. Им необходимо как можно скорее обеспечить себя нужными бумагами. В определенных обстоятельствах нам просто нечего представить. Со мной однажды произошел такой случай: я отдал своему епископу, монсеньору фон Роппу, рекомендацию кар­динала Парижского и остался совсем без документов — как это ни странно, мне удалось упросить сотрудников посольства и мини­стерств поверить мне на слово. К счастью, я смог отослать чинов­ников в Парижское епархиальное управление, где имелись сведе­ния обо мне.

Получив право совершать служение, можно будет найти ка­кие-нибудь способы созидать, проявлять себя, делать что-то. По-моему, очень жаль, что Борен лишился официального статуса. Офи­циальный статус просто необходим — без него тут невозможно существовать, оказывать влияние и сохранять независимость. Мы убедили его пожаловаться епархиальному администратору, кото­рый должен интересоваться его делами. Борен очень застенчив, он любит держаться в стороне. Поначалу такая позиция была вполне разумной. Однако, как мне кажется, получив официальное место, надо укреплять свое положение всеми возможными способами: вступать во все общества, проникать во все благотворительные ко­митеты, предлагать новые идеи, которые всегда в дефиците, и даже добиваться постов при церковном и светском руководстве. Если другие делают это ради своей выгоды, то мы вполне можем делать это ради той цели, которой служим".

Учитывая, что в России было всего пять ассумпционистских монахов, проекты Кенара могли показаться фантастическими. Од­нако их автор отнюдь не был наивным мечтателем. После собра­ния в Петербурге он направился в Киев, чтобы подготовить при­езд о. Эврара. Он прибыл туда во время каникул 1907 года. Киев произвел на Кенара прекрасное впечатление: важный географичес­кий и культурный центр, 400 000 жителей, много школ: девять гим­назий, православная духовная академия. На 40 000 католиков в Киеве один-единственный приход, где служат настоятель, три вика­рия, четыре или пять священников-законоучителей. Монахини осу­ществляют попечительство над тремя начальными школами, суще­ствующими на средства двух богатых семей, в том числе — семьи графа Собанского.

Во французской колонии — от двухсот до трехсот человек: семьи коммерсантов, десяток преподавателей, остальные — учи­тельницы или гувернантки, которых в России от четырех до пяти тысяч. Они полностью предоставлены сами себе. Необходимо из­давать бюллетень, который хоть как-то связал бы их между собой. Есть также консульский агент, богатый еврей, который содержит секретаря-француза. Есть и благотворительное общество.

Епископ Житомирский благословляет прибытие в город фран­цузского священника. Настоятель прихода, вернувшийся наконец с карлсбадских вод, произвел на Кенара неплохое впечатление. Он хотел даже объявить о мессе на французском языке, чтобы при­влечь в храм русских. "Как видите, мы имеем дело с необычным поляком". Он выписывал "L'Univers" и "La Croix".

Кенар — адвокат монсеньора фон Роппа

Но вернемся в Вильну. Умный, ревностный, предприимчивый, о. Кенар быстро завоевал уважение и дружбу монсеньора фон Роппа. И у того, и у другого были широкие, "вселенские" идеи относительно национализма, обрядов, социальных вопросов. На протяжении тридцати месяцев своего пребывания в Вильне Кенар пользовался полным доверием фон Роппа, вплоть до того, что тот поручал ас-сумпционистскому монаху, лишь недавно прибывшему в епархию, защищать его интересы в случаях возникновения осложнений во взаимоотношениях с российским правительством.

Подобно многим среднеевропейским и польским епископам, Эдуард фон Ропп вел себя как настоящий владыка. Прибыв в Вильну в 1905 году после двухлетнего служения на Тираспольс-кой кафедре, он вскоре обратил на себя внимание активностью в вопросах общественной жизни. Фон Ропп основал конституциона­листскую католическую партию, объединявшую католиков Литвы и Белоруссии и ставившую своей целью осуществление социаль­ной программы Ватикана. Поляки обвиняли его в покровитель­стве политике русского правительства, тогда как правительство крайне недоброжелательно относилось к этим опытам социаль­ной деятельности. Тем не менее в апреле 1906 года епископ был избран депутатом первой Думы.

Кенар был обрадован этим известием, опасаясь, однако, что отныне монсеньор будет редко бывать в Вильне. Опасения эти не подтвердились: Дума, показавшаяся правительству чересчур про­грессивной, была распущена Столыпиным в июле того же года. Таким образом, у фон Роппа нашлось свободное время, и 1 ноября 1906 года он смог приехать в Рим, чтобы подробно рассказать о положении в своей епархии, насчитывавшей более полутора мил­лионов католиков, в основном — поляков. Последние пытались навязать литовцам и белорусам свой язык и обычаи. "Они не могут простить монсеньору фон Роппу, — писал Кенар, — ни его немецкой фамилии, ни широты его взглядов. Единственный чело­век, которому он может доверять, — это его камердинер. В своей статье в "La Croix" монсеньор фон Ропп констатировал, что для успеха апостолата в России нужен русский обряд. И это вызвало здесь (в Вильне) настоящий скандал — причем не среди русских, а среди поляков".

Между тем царское правительство потребовало от фон Роппа покинуть страну. Для того чтобы защитить себя от этих нападок, он составил памятную записку и отправил ее статс-секретарю Ватика­на кардиналу Мерри дель Валю. О. Кенар перевел текст и снабдил его такими комментариями: "Отъезд монсеньора фон Роппа стал бы огромным несчастьем: только он может управлять 1 500 000 като­ликов, враждебно настроенных друг к другу: поляками, литовцами, белорусами. К тому же у него хорошие отношения с русскими". "Что касается поляков, — писал Кенар, — то от Варшавы до Влади­востока они отождествляют интересы католицизма со своими соб­ственными. Они совершенно не принимают к сведению письмо Мерри дель Валя о правомерности использования других языков. Что же касается России, то она заявляет, что ведет борьбу с католицизмом лишь для того, чтобы противостоять полонизации. Если это действи­тельно так, то, возможно, она согласится дать свободу Церкви рус­ской — даже латинского обряда..."

10/23 июля 1907 года о. Кенар, снова приехавший в Киев, чтобы помочь обосноваться там ассумпционистскому священни­ку, срочно возвращается в Вильну; он узнает, что епископа вызва­ли в Петербург к министру. Вернее, полиция без лишнего шума сопроводила его до железнодорожной станции в пригороде Вильны, и уже в течение трех дней в епархиальном управлении ниче­го не было известно о судьбе епископа. Правительство, так и не добившись его отставки, все же решило удалить фон Роппа из Вильны. 8/21 октября 1907 года о. Кенар, видевший монсеньера фон Роппа накануне отъезда, писал: "Вот уже два дня, как у нас отняли монсеньора, выслали его за пределы епархии". Самым тяжелым для фон Роппа было то, что настаивать на его отставке начали даже в Риме: русские власти очернили епископа, а там — то есть в Риме — некому было его защитить.

Правительство хотело, чтобы католическая консистория на­значила более или менее "схизматического" администратора. "Я очень надеюсь, что Рим не пойдет на уступку и не назначит никого на это место". Виленские каноники отказались избрать админист­ратора. "Если Рим будет крепко стоять на своем, они (имеется в виду правительство) будут чувствовать себя весьма неуютно". Рус­ский депутат от Вильны направил папе Римскому жалобу на Кена­ра — однако никакой реакции не последовало. Но на происходив­шее в Вильне живо откликнулся кардинал Рамполла. Во что пре­вращается епархия? Если Рим пойдет на поводу у поляков, это будет серьезной ошибкой и т.д. и т.п.

В феврале 1908 года о. Кенар получил разрешение приехать во Францию, чтобы благословить женитьбу двух своих братьев в Шиньен-ле-Марше. Перед отъездом он смог увидеть фон Роппа, от которого узнал, что царь намечал перевести его в Петербург, же­лая закрыть таким образом этот вопрос. Глава департамента ино­странных вероисповеданий Владимиров приезжал в Вильну и бе­седовал на эту тему с губернатором. При этом он продолжал на­стаивать на выборах администратора.

Прежде чем вернуться в Вильну, о. Кенар оказался в Риме, где в начале марта 1908 года Пий X дал ему продолжительную аудиенцию. Он объяснил папе, что происходит с монсеньором фон Роппом и каково положение католиков в Литве. В архивах ас-сумпционистов хранится подробнейший отчет, основное содержа­ние которого мы приводим ниже²².

I. Положение монсеньера фон Роппа

Епископ находится в "изгнании" в Бебре, близ Иллуксты в Курляндии, где он живет у своего двоюродного брата, графа Платер-Зильберга. С ним можно списаться через доверенное лицо по адресу: Мария фон Закен, Суббат, Гульбен, Курляндия. Чересчур беспристрастный для того, чтобы понравиться представителям раз­ных "партий" внутри своей епархии, монсеньор фон Ропп никогда не пользовался большой популярностью. Однако по причине свое­го сопротивления полонизации он снискал симпатии умеренных.

Правительство, сочтя, что для смещения епископа вполне дос­таточно императорского указа, планировало избрать преданного себе капитульного викария, как это было в 1864 году с прелатом Не-мешкой. Но на этот раз капитул остался верен епископу, и не толь­ко капитул, но даже консистория — орган церковного управления, в котором ведущую роль играл секретарь-мирянин, зависимый от правительства в большей степени, чем от епископа.

Тактика епископа-изгнанника такова: приостановить до вре­мени рассмотрение многочисленных канонических и гражданских дел епархии, поручив чисто духовные вопросы своему генерально­му викарию монсеньору Франкевичу. Русское правительство весь­ма удручено таким положением дел, из которого оно не может найти выход. Положение это с точки зрения права беспрецедентно для епископа и Рима и затруднительно для русских. Епископ счи­тал, что уступку властям можно сделать только в обмен на серьез­ную уступку с их стороны. Он скорее пожертвует собой, чем сда­стся, — ведь такая уступка может стать опасным прецедентом, по­зволяющим правительству обходиться с епископами, как ему заблагорассудится.

Сообщение графа Чапского баронессе фон Ропп о том, что побывавший месяц назад в Вильне для разрешения дела епископа Владимиров сказал, что обдумывается вопрос о назначении монсе-ньора фон Роппа на Могилевско-Петербургскую кафедру, показа­лось о. Кенару вполне достоверным. Такой подход был, конечно, продиктован желанием свыше. "Решение назначить фон Роппа в Санкт-Петербург не представляется мне столь невероятным, как это может показаться на первый взгляд; оно даже было бы выгод­но правительству по следующим причинам:

а) у монсеньора фон Роппа всегда были прекрасные взаимоот­ношения с правительством;

б) нынешний конфликт явился следствием целого ряда недо­разумений и личной неприязни;

в) правительство продемонстрирует таким образом иностран­цам, которых удаление епископа весьма удивило, свою терпимость и искреннее стремление к религиозной свободе. Русские чувствительны только к тому, что скажут о них иностранцы. И поскольку возвраще­ния монсеньора фон Роппа в Вильну ожидать не приходится, един­ственным изящным решением проблемы было бы назначение его в Санкт-Петербург".

Относительно назначения своего возможного преемника мон-сеньор фон Ропп попросил о. Жерве передать следующее:

а) среди клириков своей епархии он не видит достойного кандидата в епископы; лучшим кандидатом на это место был бы минский декан аббат Михалкевич, который, к сожалению, был в этот момент болен;

б) следует остерегаться проекта "литвоманов", которые вына­шивают планы организовать паломничество в Рим и выпросить у папы назначения на Виленскую кафедру епископа-литовца;

в) однако это вовсе не исключает назначения на епископскую кафедру литовца, если тот сможет доказать свою умеренность (как это было в случае с вышеназванным минским деканом).

II. Русификация Литвы

1. У правительства есть последовательный план противодей­ствия польскому влиянию. В свое время польское королевство зани­мало обширные территории, включавшие псковские земли, Смоленск, Киев и простиравшиеся до Черного моря. Полякам принадлежит огромное количество имений; это большинство поместий в запад­ных областях Российской империи. Так, из двух миллионов жите­лей Минской губернии поляков — 70 000, но более 2/3 земли принадлежит лицам польской национальности. Для того чтобы ней­трализовать их влияние, правительство проводит политику русифи­кации:

а) через создание администрации, состоящей из одних русских;

б) через официальный язык;

в) через официальную религию, которую в первую очередь навязывают бывшим униатам, рассматривая их как отступников от православной веры; установлен особый праздник в ознамено­вание их возвращения в лоно Русской Церкви;

г) через систематическую дезорганизацию жизни епархий, начиная с наиболее отдаленных от исконно польской территории — Минской и Каменец-Подольской. Вильна — это тоже пограничная епархия, которую надо покорить. Следствием этой тактики уже явилось покорение униатской Холмской епархии; теперь строятся планы лишить ее привилегий территории Царства Польского, оп­ределенных в 1815 году. В течение последних двух лет обращения в католичество (латинского обряда за неимением другого) стали в этой области столь частым явлением, что православные теперь уже в меньшинстве.

2. Со своей стороны, поляки изо всех сил стараются удержать прежние позиции. После того как два года назад удалось добиться свободы национального языка, печати, уличных шествий, собраний, увеличилось число демонстраций — иногда без соблюдения долж­ных предосторожностей. Так, летом 1907 года состоялось палом­ничество из Польши в Вильну: его участники были одеты в ста­ринные национальные костюмы, духовые оркестры играли патрио­тические мелодии. Во время уличных шествий разворачивались старые военные знамена. Национальная демократическая партия ведет энергичную борьбу, заставляя религию служить своим чис­то политическим интересам.

3. Русское население Вильны организовало так называемый комитет "истинно русских", прозванный "черной сотней", — в эту организацию вошли ультрареакционеры, пользующиеся поддерж­кой местных официальных лиц и попов. Черносотенцы также на­строены очень активно — устраивают уличные демонстрации, из­дают крайне агрессивную газету, направили делегацию к царю, ко­торому вручили свою награду, и добились представительства в третьей Думе депутата от виленских православных.

Естественно, в своих взаимоотношениях с католической иерар­хией чиновники смотрят на епископов и священников как на обыч­ных государственных служащих и высказывают порой самые неле­пые мысли: "Как! барон Ропп смеет сопротивляться царю и прово­цирует таким образом свою паству! Его пастырские поездки, во время которых люди сопровождают его верхом и стреляют из ру­жей, — это репетиция восстания. Мы не сделали папе ничего дур­ного. Почему же он становится на сторону епископа?.." И тому подобное... Такие речи можно было услышать из уст русского де­путата от Вильны, секретаря Думы Замятина и некоторых других лиц, занимавших официальные посты.

III. Литовско-польские конфликты

Далее о. Кенар объясняет, каковы причины конфликта между литовцами и поляками. В процессе экономического и культурного развития Польши литовцы оказались оттерты на задний план; между тем они составляют большую часть духовенства. В Виленской епар­хии, где большинство верующих — поляки (литовцы, по оценке Кенара, составляли не более одной десятой), большинство клири­ков — литовцы. Политическая смута последних лет способствова­ла пробуждению литовского национализма. Сообщая об этом, о. Ке­нар признает, что "литовскому темпераменту, менее утонченному, чем польскому, свойственно большее трудолюбие и настойчивость. А это может принести драгоценные плоды".

IV. Семинарии

О. Кенар констатирует отсутствие малых семинарий и недо­статочный уровень образования в высших семинариях. Лишь не­которые священники продолжают учебу в Императорской като­лической академии в Санкт-Петербурге. "Другие спустя несколько лет едут в Рим, Фрибур, Лувен, но число их очень незначительно, а результаты — порой очень неудовлетворительны. В высшем богословском образовании видят чаще всего пропуск к высоким должностям, и очень редко всерьез задумываются о развитии бо­гословия".

V. Священники

Их усердие сводится в основном к отправлению внешних форм культа. Умственная работа и требовательность в нравствен­ных вопросах остаются незнакомы большинству из них. "Духовен­ство пользуется безоговорочным авторитетом среди простых по­ляков, но почти не оказывает влияния на образованные слои обще­ства, представители которых склоняются к скептицизму и лишь внешне выполняют религиозные обряды".

VI. Церковные учреждения

О. Кенар сожалеет об отсутствии школ, к которым правитель­ство испытывает особое недоверие.

Далее в своем докладе о. Кенар переходит к общим сообра­жениям относительно положения в России и отмечает:

VII. Возврат к неограниченному самодержавию

1. Четко обозначилось наступление реакции. Циркуляры, на­правляемые губернаторам, постепенно отменяют все свободы, про­возглашенные в октябрьском манифесте 1905 года:

а) Обращение в другую веру: вводится столько дополнитель­ных формальностей, что покинуть Православную Церковь стано­вится почти невозможно. По этому поводу существует бессчетное число драконовских проектов, которые собираются представить на утверждение Думы. Указом сената запрещен переход в другую веру солдатам, находящимся на действительной военной службе: их обращение будет рассматриваться как измена. Пока не были введены эти меры, количество переходов в католичество было очень значительным. Несомненно, в Риме имеется статистика об­ращений в Виленской, Минской, Гродненской губерниях и, конечно же, в печально известной Холмской епархии.

б) Свобода слова и собраний: запрещено проводить публич­ные лекции на языке, отличном от русского, без личного разрешения генерал-губернатора и чиновника, курирующего учебные заведения.

в) Школы: их стали закрывать едва ли не официально. Я был свидетелем "временного", как здесь говорят, закрытия шести из них в течение нескольких недель перед моим отъездом из Вильны (февраль 1908).

2. С помощью последних избирательных порядков третья Дума "вычищена" от нежелательных элементов, а инсценированные зап­росы "истинно русских" в пользу реакции послужат ширмой для произвола властей.

3. В наименьшей степени затронуты свобода печати и свобо­да религиозного обучения в гимназиях, учащиеся которых могут иметь штатных преподавателей основ той религии, которую они исповедуют. Однако газеты и газетчики становятся объектами более или менее строгих санкций. Так, например, на днях (март 1908 года) была закрыта виленская газета ("Dziennik Wilenski"), опубликовав­шая резкую статью против германского императора, в которой усмотрели намек на царя.

Достаточной свободой также пользуются католики в прове­дении богослужений.

VIII. Возможности для миссии

1. Если русские и говорят о религиозной свободе, они с огром­ным трудом принимают свободу прозелитизма. Они считают, что покушение на православие наносит удар по государству — на­столько эти два понятия срослись воедино. Свобода совести сво­дится к тому, чтобы позволить инославным и иноверцам верить так, как они хотят, но воспрепятствовать православным покидать лоно своей Церкви.

2. Открытая католическая миссия (будь то латинская или уни­атская) будет, вероятно, еще долгое время невозможна. Между про­чим, старые правила, запрещающие въезд в страну иностранного католического священника без особого разрешения Святейшего Синода и министерства внутренних дел, формально остаются в силе.

3. С другой стороны, поляки, как правило, не желают занимать­ся прозелитизмом среди русских, если он не приводит к усилению польского влияния. Русские не стоят того, чтобы ими заниматься, считают они.

4. Наиболее благоприятной и, пожалуй, единственной почвой, на которой католический священник (слово "миссионер" скомпро­метировало бы нас) мог бы укрепиться уже сейчас, — это колонии иностранцев, при которых можно официально добиться учрежде­ния должности капеллана. Там можно чувствовать себя в полной безопасности и продумать наиболее перспективные, целесообраз­ные направления дальнейшей деятельности:

а) изучение языка и обычаев русского народа;

б) установление, по мере возможности, контактов с рус­ским обществом, прежде всего — с религиозными и научными деятелями;

в) поиск дарований среди молодежи, которую можно было бы отправлять учиться на Запад;

г) организация форм сотрудничества, которое бы консолиди­ровало иностранных колонистов с россиянами: газета, книги, взаи­мопомощь...

5. Почему бы не подумать о том, чтобы, сославшись на указы правительства, попросить об официальном создании "русской" Католической Церкви? Ведь были же официально признаны в ка­честве иностранного исповедания мариавиты²³, старообрядцы и т.д. Все эти вероисповедания относятся к иностранным. Латинская Католическая Церковь называется в этом списке Римской Като­лической Церковью; можно было бы придумать новое название для славянской Католической Церкви.

IX. Представительство Святого Престола в России

1. Следует обязательно иметь в России представителя — в противном случае невозможно получать необходимую и достаточ­но беспристрастную информацию. Россия поистине находится в благоприятных условиях. Поляки очень жалуются на это. Разуме­ется, им не хотелось бы иметь над собой "куратора", не принадле­жащего к их нации.

2. Мне кажется, что можно и нужно постоянно возвращаться к этому вопросу, чтобы добиться учреждения должности такого пред­ставителя. Славянин демонстрирует силу и заносчивость в отноше­ниях с тем, кто кажется слабым и колеблющимся; но он довольно быстро уступает вежливым, но настоятельным требованиям. Надо быть готовыми обойти все крючкотворства бюрократии.

3. Нельзя ли, по крайней мере, договориться с русским прави­тельством, чтобы оно согласилось принять официального послан­ника или кого-нибудь еще, хорошо знакомого с обстановкой, язы­ком и бюрократическим аппаратом, кто смог бы подготовить по­чву для заключения соглашения.

4. И уж в самом крайнем случае не стоит ли Святому Пре­столу иметь в Петербурге, в порядке совершенно секретной мис­сии, человека, который был бы в курсе всех дел в России и кото­рый мог бы жить в столице под видом иностранного капеллана колонии или посольства или же просто под предлогом изучения славистики — чтобы ни у кого не вызывать сомнений. Он информировал бы Рим о всех происходящих событиях, соблюдая при этом необходимые предосторожности для обеспечения надежнос­ти и секретности связи. К тому же найти или подготовить офици­альные места для капелланов, преподавателей, ученых было бы до­вольно просто.

Рим последовал советам о. Кенара, назначив апостольским администратором Вильны минского декана монсеньера Михалкевича, которого о. Кенар порекомендовал от имени монсеньора фон Роп-па. "Что касается епископа, — писал он 31 августа 1908 года, — решено сделать вид, что им пожертвовали, чтобы дать возможность улечься нынешним волнениям. Но придет время, и он вернется на сцену". О. Кенар оказался пророком — Временное правительство назначило фон Роппа архиепископом Могилевским.

Лично знавший о. Кенара и обязанный ему своим интересом к изучению Византии и России, я целиком узнаю его в этих про­ектах. Снедаемый ревностью по Доме Божием, полностью посвя­тивший себя делу распространения Его Царства, великодушный и отважный, следовавший призыву о. д'Альзона, о. Кенар смеялся над трудностями. Он смело выступал против власть предержащих и спорил с ними, он не боялся назначать своих монахов на посты, где нужно было уметь принимать решения, порой — с риском быть обвиненным в волюнтаризме. 22 марта 1960 года, менее чем за год до своей смерти, он писал мне: "Не теряйте из виду Россию. Человек, занятый изучением русских проблем, стоящий во главе "La Croix", которую теперь читают во всем мире, — это еще одно указание на то, что в будущем ассумпционистам уготовано служе­ние в России".

В Риме о. Кенар виделся с монсеньером Бениньи, субсекрета­рем Конгрегации по чрезвычайным церковным делам, секретарем которой был кардинал Гаспарри. Монсеньор Бениньи попросил о. Кенара информировать его — в самых простых словах, не думая о высоком слоге, — о развитии событий. Вернувшись в Вильну, он стал усердно выполнять это поручение: "Указ от 3 апреля (по ста­рому стилю), опубликованный 12-го числа, лишает должностей чле­нов капитула и конфискует доходы собора, потому что предложе­ния уволить на покой или переместить на другую кафедру монсе­ньора фон Роппа были отвергнуты Римом. Тогда польские церковные круги начали отступаться от него: им гордились, пока он мог сойти за страдальца за польское дело. Сегодня, когда и они сами начали страдать, о епископе говорят как об упрямце".

9/22 июня 1908 года Кенар отправляет монсеньеру Бениньи новое донесение из замка Затроче — станция Ландварово, Виленская губерния. О. Кенар виделся с монсеньером фон Роппом, которо­му его "ссылка" начала казаться слишком долгой. Поэтому он предложил Риму несколько идей. Не надо уступать русскому правитель­ству, не получив от него серьезных гарантий, каковыми могли быть:

1. улучшение отношений, возникших после заключения кон­кордата 1846 года и пострадавших в результате упразднения Мин­ской и Каменец-Подольской епархий;

2. назначение католического епископа в Государственный Совет Империи (фон Ропп согласился бы занять этот пост);

3. создание епископской кафедры в азиатской части России;

4. прибытие в Россию официального представителя Святого Престола.

Епископа продолжали упрекать в "революционной" полити­ке: разве не говорил он во время виленского восстания 1905 года: "Когда больше нет правительства, забота об общественном поряд­ке — дело самих граждан"? Однако эта фраза, содержавшаяся в проекте письма за 1905 год, воспринималась в то время как при­зыв к поддержанию этого самого общественного порядка.

В Вильне больше не настроены продолжать сопротивление. "Хороший епископ, — говорят здесь о монсеньоре фон Роппе, — жаль только, что "лютеранин" (то есть немец по происхождению). Фон Ропп страдает от молчания всех католических епископов (Польши и России). Только один из них выразил ему — да и то тайно — свое сочувствие. Это был армянский архиепископ Львовский Теодорович. "У нас есть епископы, — констатирует фон Ропп, — но у нас нет епископата". Назначение Круковского в Петербург совсем не пора­довало фон Роппа. Он сожалел о решении польских епископов, утвер­дивших проведенное правительством упразднение монашеских конг­регации.

Наконец, в письмах своим римским корреспондентам Кенар настаивает на необходимости всемерно поддерживать петербургс­кую общину русских католиков. О. Буа должен был поехать в Рим. Там он мог дать все необходимые разъяснения. "Председа­тель Совета министров Столыпин — человек прямой. Ревностный православный, он очень сильно настроен против поляков, но не стал из-за этого врагом католицизма в целом. Переговоры с ним были бы серьезными".

Это было последнее письмо, отправленное о. Кенаром из Рос­сии. Генерал конгрегации о. Эмманюэль счел нужным поручить ему руководство Адрианопольской коллегией в Болгарии и без малейших колебаний отозвал его из России.

Защита монсеньора фон Роппа, аудиенция у Пия X, контакты, ко­торые установил о. Кенар в Риме с монсеньером Бениньи, — все это проливает свет на целую страницу в истории Церкви. Те, кто знаком с историей "Ельника" по работам Эмиля Пула²⁴, знают, что отставку монсеньера Бениньи с поста субсекретаря по чрезвычайным делам, последовавшую 7 марта 1911 года, объясняли предательством, которое якобы заключалось в передаче русскому правительству донесений о. Кенара по делу монсеньера фон Роппа. Называют и другие причи­ны, но все они так или иначе связаны с Россией и "польским вопро­сом": позиция Бениньи при выводе Холмской епархии, неотъемлемой части Польши, из состава Царства Польского; его отношение к замене русского языка на польский в Санкт-Петербургской духовной акаде­мии; наконец, злополучный совет, данный архиепископу Могилевскому Ключинскому, от которого русское правительство ожидало регист­рации униатов в качестве католиков латинского обряда после указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 года.

"L'Osservatore Romano" от 7 марта 1912 года и кардинал Мерри дель Валь в заявлении от 15 марта опровергли обвинение в предательстве, которое стало известно широкой публике после статьи в "Augsburger Postzeitung". Эмиль Пула, который был зна­ком с донесением Кенара, продолжал обвинять монсеньера Бени­ньи в измене. Но ведь если в обязанности монсеньора Бениньи входило ведение переговоров с представителями русского прави­тельства о судьбе монсеньора фон Роппа и о интересах католиков в России, то вполне нормально, что, защищая фон Роппа, он ссылал­ся на некоторые сведения, содержавшиеся в донесениях о. Кенара, и предложения самого епископа. В сообщении такой информации нет ничего, выходящего за рамки дипломатических норм.

После того как 1 сентября 1985 года на XVI конгрессе исто­рических наук в Штутгарте монсеньор Маккароне объявил о пред­стоящем открытии архивов Ватикана, этот вопрос, затронутый нами вскользь, может быть глубоко изучен теми, кто посвятил целые годы исследованию взаимоотношений монсеньора Бениньи с дви­жением, получившим название "Ельник". Несомненно, Эмиль Пула сохранит за собой право провести такое исследование к вящей пользе ученых и всех тех, кому интересен этот вопрос.

А мы вернемся в Россию и проследим за деятельностью дру­гих пионеров ассумпционистской миссии, начав с прибытия о. Пи Неве в страну, которая с юности была для него предметом самых фантастических мечтаний.

Неве в России

Эти факты требуют дополнительного разъяснения. 24 января 1900 года закончился пресловутый "процесс Двенадцати" — ас-сумпционисты были осуждены как члены нелегальной организа­ции: ведь незадолго до этого во Франции был принят закон об упразднении монашеских орденов. Накануне вынесения приговора кардинал Ришар, архиепископ Парижский, посетил их общину на улице Франциска I, дом 8, чтобы засвидетельствовать им свое ува­жение, доверие и пожелать стойкости в этом испытании. Правительство Вальдека-Руссо выразило резкое недовольство поступ­ком кардинала и потребовало, чтобы Рим вынес ему порицание. Монсеньору Туше, находившемуся в это время в Риме, пришлось — против своей воли — быть посредником в этом деле. Он напра­вил кардиналу-архиепископу довольно невразумительную телеграм­му, в которой сообщал о дополнительном письме, содержащем разъяснения. Письмо это пришло 31 декабря. В нем монсеньор Туше сообщал Ришару, что кардинал Рамполла вызвал его в Вати­кан и попросил отправить архиепископу Парижскому депешу с требованием прекратить любые выступления по поводу процесса ассумпционистов. Нунций Лоренцелли повторил кардиналу требо­вания Ватикана²⁵.

Секретарь епископа Орлеанского вручил о. Неве exeat ad tempus, celebret (документ, выдаваемый епископом или другим пред­ставителем церковной власти и удостоверяющий, что его предъя­витель — священник и имеет право совершать литургию) и соб­ственноручное рекомендательное письмо. Представив эти солид­ные документы русскому консулу, Неве беспрепятственно получил 4 октября въездную визу в Россию. Перед отъездом из Парижа он совершил в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар литургию, за которой молились четверо сестер-ассумпционисток, которым также пред­стояло отправиться в Россию.

10 октября 1906 года они покинули Париж, а 13-го прибыли в Петербург. На следующий день молодой ассумпционист предста­вил в Петербургскую курию письмо епископа Орлеанского, в ко­тором монсеньор Туше рекомендовал Пи Неве, "уроженца нашей епархии, получившего разрешение временно служить в Могилев-ской епархии, где он будет находиться в юрисдикции местного епископа". Могилевская кафедра была в то время вакантной. Мон­сеньор Денисевич, декан капитула и администратор Минска, осу­ществлял управление этой самой обширной в мире епархией в качестве капитульного викария. О. Неве был назначен капелла­ном "Доброго Пастыря", где до него служил каноник Ян Цепляк, в будущем — епископ-помощник Могилевской архиепархии, в 1923 году приговоренный к смерти за отказ сдать правительству цер­ковные ценности. Приговор этот был заменен на десять лет заклю­чения, а в 1924 году монсеньор Цепляк был обменен и смог поки­нуть Россию.

19 октября 1906 года Неве послал о. Эмманюэлю свое первое письмо из России: "С радостным сердцем прибыли мы на русскую землю во Имя Господне". Неве сразу же усмотрел ряд недостатков в организации "Доброго Пастыря": больница и приют являли заме­чательный образчик патриархальной жизни; это было целое сплете­ние маленьких ведомств, в котором начисто отсутствовал порядок. Но новый капеллан был полон надежды, что монахини в состоянии изменить ситуацию. Увы! Подтвердились худшие опасения. Ужить­ся с Марией ван Канегем было очень непросто. "Директриса ведет себя с нами совершенно неподобающим образом, — писал Неве 20 декабря. — Она считает себя начальницей над монахинями и обра­щается с ними как с обыкновенными няньками, совершенно не при­нимая в расчет авторитет их настоятельницы". Сестрам пришлось пожаловаться о. Борену, который, по их мнению, обладал достаточ­ным авторитетом, чтобы повлиять на директрису. Но разговор был коротким: в субботу, 2 марта 1907 года, директриса позвонила посре­ди ночи г-же Эстер (мирское имя матери Мари-дю-Крист), исполняв­шей обязанности генеральной настоятельницы, и сообщила, что она больше не нуждается в услугах ее монахинь. 4 марта ван Канегем купила четыре билета, а 6-го — выставила сестер за дверь.

Провал этой первой попытки монахинь обосноваться в Рос­сии был тяжело воспринят руководством конгрегации, которое, на­ходясь в Париже, не могло понять, почему директриса, о которой так хорошо отзывались Борен и Буа, внезапно стала источником всех зол. Ко всем последующим проектам — даже к самым ра­зумным и многообещающим — орденские власти относились уже с гораздо меньшим энтузиазмом.

О. Неве, передавший 8 января в католическую консисторию, находившуюся по адресу: Фонтанка, 118, верительные грамоты царю, оставался капелланом "Доброго Пастыря". Это была официальная должность, оплачиваемая из императорской казны и никоим обра­зом не зависевшая от резких перемен в настроении Марии ван Канегем. Теперь у трех петербургских ассумпционистов — Борена, Буа и Неве, — которые смогли наконец свободно вздохнуть после утомительных женских склок, появился план создания яслей для бедных детей, которыми занимались бы монахини их конгрега­ции и которые находились бы под попечительством представи­тельниц русской знати — таких, как Сабурова и Наталья Ушакова, кузина Столыпина. Но плану этому не суждено было осуществить­ся — Париж отказался прислать сестер.

О. Неве наблюдал за развитием политической и религиозной жизни России. "Через три недели, — отмечает он 17 февраля 1907 года, — состоится заседание новой Думы. Это будет очередной триумф оппозиции. Посреди беззакония, покушений, убийств, реп­рессий Бог творит Свое дело. Возможно, депутаты проголосуют за принятие закона о расширении свободы совести". В письме, дати­рованном 21 апреля/4 мая 1907 года, он с волнением и любовью описывает эту пасхальную ночь: "Зазвонили все колокола города, стала стрелять пушка Петропавловской крепости; Исаакиевский собор от основания до вершины купола зажегся огнями, возвещая православному миру славное Воскресение". Церкви уже перепол­нены верующими, которые пришли с традиционными куличами и яйцами. "Только что я встретил небольшой отряд солдат. Они тоже несли куличи. Никто не улыбался, их лица были сосредоточены, словно во время богослужения. Как радостно видеть, что религия связана со всеми проявлениями жизни народа".

Надежды о. Неве на предоставление широкой религиозной свободы не сбылись. Столыпин счел, что Дума чересчур либераль­на, и распустил ее. "По городу расклеили манифест о роспуске Думы, — писал о. Неве 9/22 июня 1907 года, — и наши надежды увидеть более либеральный закон о свободе совести рассеялись". Неве так и не удалось обжиться в Петербурге — в ноябре 1907 года он поехал на юг, чтобы основать французский приход в дон­басском городе Макеевка.

Ученый, отец Жоанне Тибо

Занимаясь чисто научной деятельностью, о.Тибо надеялся снискать симпатии августейшей фамилии и петербургской арис­тократии. Но он столкнулся с враждебным отношением со сторо­ны Православной Церкви. Подобно Борену и Буа, он стал жертвой "охоты на иезуитов" и притеснений со стороны Святейшего Сино­да. В понедельник, 29 сентября 1913 года, полиция нагрянула в "Добрый Пастырь", где еще недавно служил Буа, и в больницу, при которой жил Борен. Оба заведения были закрыты, а Борена и Тибо попросили покинуть пределы России²⁶.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|