| к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||||
 |
|||||||
ВВЕДЕНИЕ
БЛАГОДАРНОСТИ
Когда я думаю о людях, оказавших мне поддержку при написании этой книги, то в первую очередь вспоминаю о Конни Эллис и Конраде Вечореке. Конни Эллис помогала мне на всех этапах работы с рукописью. Своим энтузиазмом, преданностью и высоким профессионализмом она не только вдохновляла меня, и без того слишком занятого, на мой труд, но и вселяла в меня уверенность в минуты сомнений и раздумий. Конрад Вечорек оказывал мне необходимое содействие на всех этапах моей работы. Я благодарен ему за то время и энергию, что он потратил на издание книги. Кроме того, я глубоко признателен ему за сделанные им замечания, которые касаются как формы книги, так и ее содержания.
Хочу упомянуть и многих других моих друзей, которые помогли мне при создании этой книги. Чрезвычайно большой вклад в мой труд внесли Элизабет Бакли, Брэд Колби, Айвен Дайер, Барт Гэвиген, Джеф Имбах, Дон Макнешь, Сью Мостеллер, Глен Пековер, Джим Педи, Эстер де Ваал и Сюзанна Циммерман. Им я обязан многими внесенными в мою книгу поправками и усовершенствованиями.
Особую благодарность хочу выразить Ричарду Уайту. Великодушие, с которым он лично поддержал меня, равно как и его профессиональный опыт, дали мне необходимый стимул для придания книге окончательной формы.
И, наконец, я хочу выразить свою признательность трем моим друзьям, не дожившим до выхода в свет этой книги, - Мюррею Макдоннеллу, Дэвиду Ослеру и мадам Полин Ванье. Мюррею Макдоннеллу я признателен за личную помощь и материальную поддержку. Дэвиду Ослеру благодарен за дружбу и теплый отклик на первые мои наброски. Мадам Полина Ванье оказала мне гостеприимство во время написания этой книги. Все они были для меня источником величайшего вдохновения и бодрости духа. Я тоскую по ним, но знаю, что их бессмертная любовь будет и дальше вдохновлять меня.
Мне доставляет величайшую радость думать об этой книге как о плоде, взросшем на древе дружбы и любви.
ИСТОРИЯ ДВУХ СЫНОВЕЙ И ИХ ОТЦА
...у некоторого человека было два сына;
И сказал младший из них отцу: «отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение».
По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно.
Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться;
И пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней;
И он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему.
Придя же в себя, сказал: «сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода;
Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою
И уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих».
Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его.
Сын же сказал ему: «отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим».
А отец сказал рабам своим: «принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги;
И приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться!
Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». И начали веселиться.
Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование;
И призвав одного из слуг, спросил: «что это такое?»
Он сказал ему: «брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым».
Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его.
Но он сказал в ответ отцу: «вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими;
А когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка».
Он же сказал ему: «сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое,
А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв, и ожил, пропадал, и нашелся» (Лк 15:11-32).
ПРОЛОГ: ВСТРЕЧА С КАРТИНОЙ
Репродукция
Однажды мне довелось увидеть репродукцию фрагмента картины Рембрандта «Возвращение блудного сына». Это, казалось бы, малозначительное событие положило начало долгим духовным исканиям, результатом которых стало новое понимание моего призвания в этом мире и обретение сил для того, чтобы этому призванию следовать. Итак, человек, живущий в двадцатом веке, ищет смысл жизни. В центре его поисков картина семнадцатого века, художник, создавший ее, притча, дошедшая до нас из первого века нашей эры, и автор этой притчи.
Все началось осенью 1983 года во французской деревне Троли. Там в течение нескольких месяцев я работал в общине «Ковчег», благотворительном учреждении для инвалидов с задержкой умственного развития. Основанная в 1964 году канадцем Жаном Ванье, община в Троли стала первой из более чем девяноста подобных общин «Ковчег», разбросанных по всему миру.
Однажды я зашел к моему другу, Симоне Лэндрин, работавшей в небольшом центре документации коммуны. Пока мы беседовали, я обратил внимание на висевший на стене большой плакат. На нем старик, облаченный в длинный красный плащ, с нежностью обнимал стоящего перед ним на коленях молодого человека в лохмотьях. Я был не в силах отвести взгляд. Тесная внутренняя связь между двумя фигурами, излучающий тепло пурпур плаща старика, золотисто-желтый цвет халата, в который был одет молодой человек, и, наконец, таинственный свет, озаряющий обоих, - все это буквально захватило меня. Но что произвело на меня наибольшее впечатление, так это руки старика, обнимающие юношу за плечи. Я сам почувствовал прикосновение этих рук, и это было новое, незнакомое мне ранее чувство.
Понимая, что больше не в силах сосредоточить внимание на нашей беседе, я попросил Симону объяснить мне, что здесь изображено. Она ответила: «Это репродукция «Блудного сына» Рембрандта. Нравится?» Я еще раз пристально посмотрел на плакат и неуверенно произнес: «Очень красиво, даже больше чем просто красиво... Глядя на него, хочется плакать и смеяться одновременно. Не могу объяснить, что я чувствую, глядя на него, но впечатление очень глубокое». «Может, тебе стоит приобрести такую же репродукцию, - предложила Симона, - они в Париже продаются». «Да, - согласился я, - мне нужно ее купить».
Эта первая встреча с «Блудным сыном» состоялась сразу после утомительной шестинедельной лекционной поездки по Соединенным Штатам, в ходе которой я призывал христианские общины приложить все усилия для предотвращения насилия и войны в Центральной Америке. Я был настолько вымотан, что едва мог передвигаться. Я был одинок, нервозен и полон тревожных переживаний. Во время поездки я ощущал себя могучим борцом за справедливость и мир, способным без страха взглянуть в лицо силам зла. Но когда она закончилась, я стал подобен беззащитному ребенку, готовому расплакаться на коленях у матери. И как только общение с возмущенной или, наоборот, поддерживающей меня аудиторией осталось позади, я почувствовал, что опустошен и одинок, и уже был почти готов уступить соблазну и пойти на поводу у тех, кто учит стремиться к отдыху для тела и покою для души.
Вот при каких обстоятельствах произошла моя первая встреча с картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына», репродукция которой украшала дверь кабинета Симоны. Лишь только взгляд мой упал на изображение, я почувствовал, как учащенно забилось сердце. После долгой поездки, в ходе которой мне приходилось постоянно быть на людях, нежные объятия отца и сына стали выражением всего, чего мне так не хватало. Я и в самом деле был сыном, опустошенным долгими странствиями; мне хотелось, чтобы кто-нибудь обнял меня; я искал дом, где я мог бы чувствовать себя в безопасности. Сын, вернувшийся домой, - вот кем я был, и это единственное, кем я хотел быть. Я путешествовал - спорил, упрашивал, убеждал, утешал. Теперь же я мечтал лишь о том, чтобы спокойно отдохнуть, обрести то место, где я не буду чужим, а буду чувствовать себя как дома.
С той поры прошли годы, заполненные самыми различными событиями. Неимоверная усталость прошла, и я вернулся к своей обычной жизни, продолжал преподавать и путешествовать. Тем не менее, объятия, изображенные на картине Рембрандта, оставили более глубокий отпечаток в моей душе, чем любое проявление по отношению ко мне моральной поддержки. Картина голландского живописца открыла нечто новое во мне самом, то, что неподвластно превратностям повседневной жизни. Это неизбывное томление человеческого духа, его стремление к окончательному возвращению, обретению подлинного чувства безопасности и своего вечного пристанища. Я много общался с людьми, работал, бывал в разных местах, но увиденное на картине «Возвращение блудного сына» не покидало меня и со временем стало оказывать все большее влияние на мою духовную жизнь. Стремление к своему вечному дому, привнесенное в мое сознание картиной Рембрандта, обретало все большую силу и глубину, а сам художник становился для меня верным другом и проводником на этом пути.
Два года спустя после моей первой встречи с репродукцией «Блудного сына» я оставил должность преподавателя Гарвардского университета и вернулся в Троли, в общину «Ковчег», где затем провел целый год. Причиной такого поступка было желание проверить, насколько сильно мое призвание к работе с инвалидами, страдающими умственным расстройством. В течение года я почувствовал особую духовную близость к Рембрандту и его «Блудному сыну». Я стремился обрести новый дом. Казалось, что великий голландский живописец был ниспослан мне свыше в качестве духовного провожатого. Еще до конца года я решил, что «Ковчег» станет моим новым домом и я отправлюсь в общину «Рассвет», в Торонто.
Картина
Как раз после того как я уехал из Троли, мои друзья, Бобби Мэсси и его жена Дана Роберт, пригласили меня поехать с ними в Советский Союз. Моя первая реакция на это предложение была такова: «Теперь я смогу увидеть подлинник картины». Еще тогда, когда у меня только зародился интерес к этому великому произведению, я узнал, что его оригинал был приобретен в 1766 году Екатериной Великой для санкт-петербургского дворца Эрмитаж и до сих пор находится там. (После революции Санкт-Петербург был переименован в Ленинград, и лишь недавно городу было возвращено первоначальное название.) Я и не надеялся, что так скоро смогу увидеть картину. Хотя мне очень хотелось побывать в стране, оказывавшей на протяжении большей части жизни столь сильное влияние на мои мысли, чувства и настроение, тем не менее, эта перспектива показалась в тот момент чем-то вполне обыденным по сравнению с возможностью увидеть картину, пробудившую глубочайшие устремления моего сердца.
С самого момента отъезда я знал, что мое решение присоединиться к общине «Ковчег» на постоянной основе и предстоящая мне поездка в Советский Союз тесно связаны между собой. Я был уверен в том, что связывает их картина Рембрандта «Возвращение блудного сына». У меня было чувство, что созерцание картины позволит приобщиться к неведомому мне до сей поры таинству «возвращения домой».
Когда после изматывающего лекционного тура я приехал туда, где мог почувствовать себя в покое и безопасности, я понял, что это было возвращение домой. Покинув академическую среду, чтобы оказывать помощь людям, страдающим умственным расстройством, я тоже чувствовал, что возвращаюсь домой. И даже общение с людьми, живущими в стране, отгородившейся от всего мира высокими стенами и надежно охраняемыми границами, было для меня в какой-то мере возвращением домой. Но помимо или, даже прежде всего этого, «возвращение домой» означало для меня восхождение, шаг за шагом, к тому Единому, Кто, простирая ко мне руки, желает принять меня в свои бессмертные объятия. Я знал, что для Рембрандта «возвращение домой» имело глубочайший духовный смысл. Мне было известно, что к моменту создания «Блудного сына» за плечами у художника была жизнь, не оставившая ему ни малейшего сомнения в том, где находится его подлинный дом и окончательное пристанище. Мне казалось, что если я смогу встретиться с Рембрандтом, создающим образы отца и сына, Бога и человечества, жалости и страдания, объединенные неразрывными узами любви, то тогда обрету самое полное знание о жизни и смерти, которое мне только может быть доступно. Я также надеялся, что смогу на примере гениального произведения Рембрандта изложить те мысли о любви, которые мне более всего хотелось бы выразить.
Побывать в Санкт-Петербурге - это одно, а иметь возможность предаться раздумьям перед «Блудным сыном» в Эрмитаже - нечто совсем другое. Когда перед моими глазами предстала километровая очередь желающих попасть в музей, я с тревогой подумал: «Каким образом и как скоро смогу я увидеть то, к чему направлены все мои устремления?»
Моему беспокойству не суждено было оправдаться. Официальная часть поездки в Санкт-Петербург завершилась, и большинство членов нашей группы отправились домой. Но Сюзанна Мэсси, мама Бобби, также бывшая вместе с нами в этой поездке, предложила мне остаться на несколько дней. Сюзанна - специалист по русской культуре и искусству. Ее книга The Land of Firebird оказала мне неоценимую помощь при подготовке к нашему путешествию. Я спросил Сюзанну: «Как бы мне попасть к "Блудному сыну"?» Она ответила: «Не волнуйся, Генри. Я устрою так, что ты сможешь наслаждаться своей любимой картиной столько, сколько захочешь».
На второй день нашего пребывания в Санкт-Петербурге Сюзанна дала мне номер телефона и сказала: «Это рабочий телефон Алексея Брянцева. Он мой хороший знакомый. Позвони ему, и он поможет тебе посмотреть "Блудного сына"». Я сразу же позвонил. Алексей говорил по-английски с небольшим акцентом. Он пообещал встретить меня у одной из служебных дверей музея, в стороне от входа для туристов.
В субботу, 2б июля 1986 года, в половине третьего после полудня я направился в Эрмитаж, прошел по набережной Невы мимо главного входа и обнаружил ту самую дверь, о которой говорил Алексей. Я вошел, и сотрудник, сидевший за большим столом, позволил мне по внутреннему телефону позвонить Алексею. Тот появился через несколько минут и очень любезно пригласил меня пройти. Алексей провел меня через изумительной красоты коридоры, по изящным лестницам в одно из отдаленных помещений, куда туристов не пускали. Это была длинная комната с высоким потолком, похожая на старинную мастерскую художника. Вдоль стен были сложены картины. В центре стояли несколько больших столов и кресел, заваленных газетами и всякой всячиной. Мы разговорились, и я узнал, что Алексей заведует в Эрмитаже отделом реставрационных работ. Проявив неподдельный интерес к моему желанию остаться наедине с картиной Рембрандта, он предложил любую помощь, которая могла только потребоваться, а затем проводил в зал, где висела картина, попросил охранника не беспокоить меня и ушел.
И вот я у цели: полотно, владевшее три года моим умом и сердцем, передо мной. Его величественная красота буквально ошеломила меня. Оно казалось больше, чем было на самом деле. Насыщенные красный, коричневый и желтый тона; затемненный фон и ярко освещенное изображение переднего плана, но, более всего, излучающие свет объятия отца и сына в окружении четырех таинственных фигур, - все это пленило меня с такой силой, которая превзошла все мои ожидания. Раньше у меня иногда возникали сомнения: «А вдруг оригинал разочарует меня?» Но этого не случилось. Перед величием и красотой все вокруг померкло, и я стоял как зачарованный. Прийти сюда и в самом деле означало возвратиться домой.
Одна за другой проходили группы туристов, а я сидел на одном из обитых бархатом стульев прямо напротив картины и просто смотрел. Это был подлинник! Я мог видеть не только отца, обнимавшего своего вернувшегося из дальних странствий сына, но и старшего брата, и три другие фигуры. Картина написана маслом на холсте размером восемь на шесть футов. У меня поначалу просто не укладывалось в голове, что я действительно нахожусь здесь, рядом с предметом моих многолетних мечтаний, просто сижу и наслаждаюсь самим фактом своего пребывания в Санкт-Петербурге, в Эрмитаже, перед картиной «Возвращение блудного сына».
Картина была размещена очень удачно - недалеко от нее находилось большое окно под углом восемьдесят градусов по отношению к холсту, и таким образом естественного освещения было вполне достаточно. Сидя напротив картины, я заметил, что по мере того как солнце продвигалось на запад, освещение становилось все более интенсивным, а изображение - более объемным. В четыре часа солнечные лучи с новой силой осветили полотно, и фигуры, изображенные на заднем плане и до этого момента лишь едва различимые, как бы вышли на свет и предстали перед зрителями. С приближением вечера солнечный свет становился более насыщенным. Объятия отца и сына обретали новую силу и внутреннюю глубину, а изображенные в стороне люди становились прямыми участниками этого акта примирения, прощения и душевного исцеления. Постепенно я начал понимать, что существует столько же изображений «Блудного сына», сколько возможных изменений изливающегося на картину света, и я долго сидел, зачарованный этим придуманным соединением природы и искусства.
Я не успел заметить, как пролетели два часа, и ко мне снова подошел Алексей. Он понимающе улыбнулся, предложил мне сделать перерыв и выпить кофе. И снова он повел меня через великолепные залы музея (значительную часть которого занимали помещения бывшего царского Зимнего дворца) в служебные помещения, в которых в этот день я уже успел побывать. Алексей и один из его коллег приготовили различные бутерброды, сыр, сладости и предложили мне. Когда я мечтал о том, чтобы лишь немного побыть рядом с «Блудным сыном», то, конечно же, не мог рассчитывать на ужин в компании реставраторов Эрмитажа. Алексей и его товарищ рассказали мне все, что им было известно о работе Рембрандта, и им было очень интересно узнать, в чем причина моего столь сильного увлечения этой картиной. Удивление и даже некоторое недоумение отразились на их лицах, когда я поделился с ними моими наблюдениями и размышлениями на духовные темы. Они слушали очень внимательно, их заинтересовал мой рассказ.
После кофе я вернулся к картине и провел там еще час, пока охранник и уборщица не дали мне понять, что музей закрывается и мне пора уходить.
Через четыре дня я снова вернулся к картине. На этот раз произошло нечто занятное, о чем я не могу не рассказать. Утреннее солнце освещало картину под таким углом, что та отсвечивала, и в результате было невозможно ясно различать изображение. Я взял один из обитых красным бархатом стульев и поставил его так, чтобы солнце мне не мешало. Это заметил сотрудник охраны - серьезный молодой человек в фуражке и форме, напоминающей военную. Ему явно не понравилось, что я имел наглость взять стул и переставить его. Он подошел ко мне и с помощью выразительных русских слов и понятных любому жестов потребовал вернуть стул на место. В ответ я показал на солнце и на картину, пытаясь объяснить, почему я переставил стул. Но успеха мои действия не возымели. Я отнес стул назад и уселся на полу. Но это стражу порядка не понравилось еще больше. В ответ на мои оживленные попытки заставить охранника с пониманием отнестись к возникшим у меня трудностям он предложил мне сесть на радиатор отопления около окна, откуда все хорошо было видно. Однако первая же из экскурсоводов, проходившая мимо с большой группой туристов, подошла ко мне и сурово потребовала, чтобы я слез с батареи и занял место на одном из бархатных стульев. Услышав это, не на шутку рассердившийся охранник, решительно жестикулируя, взялся объяснять экскурсоводу, что это именно он разрешил мне сидеть на радиаторе. Судя по всему, такое объяснение не удовлетворило экскурсовода, но все же она решила вернуться к своим туристам, разглядывающим картину Рембрандта, и ответить на их вопрос, каковы размеры изображенных на ней фигур. Через несколько минут проведать меня пришел Алексей. К нему сразу подошел сотрудник охраны, и у них состоялся длинный разговор. Очевидно, охранник стал объяснять, что здесь произошло, но беседа их настолько затянулась, что я с беспокойством стал ждать, чем все это закончится. Вдруг, совершенно неожиданно, Алексей ушел. Мне стало стыдно, что из-за меня возник весь этот переполох, и я подумал, что он рассердился на меня. Но через десять минут Алексей вернулся - он нес большое удобное кресло с золочеными ножками и обивкой из красного бархата. И все это для меня! Широко улыбаясь, он установил кресло напротив картины и предложил мне занять его. Алексей, охранник и я обменялись улыбками. Теперь у меня было свое кресло, и это ни у кого не вызывало возражений. Вся эта история разом показалась очень комичной. Трогать три незанятых стула было нельзя, зато принести роскошное кресло из другого помещения Зимнего дворца оказалось запросто. Какой изящный бюрократизм! И я подумал, может, кто-нибудь из персонажей, изображенных на картине, улыбнулся вместе с нами? Но этого я никогда не узнаю.
Всего я провел у «Блудного сына» не менее четырех часов. Я записывал то, что говорили экскурсоводы и туристы, помечал, какой эффект производит прибавление и убывание солнечных лучей, и старался запечатлеть те чувства, которые испытывал, приобщаясь к истории, рассказанной Иисусом и изображенной кистью Рембрандта. И мне хотелось знать, каков будет плод этих драгоценных часов, проведенных в Эрмитаже.
Прежде чем уйти, я подошел к молодому охраннику и постарался выразить ему всю свою благодарность за то, что он так долго мирился с моим присутствием. Когда я посмотрел в его глаза, взиравшие на меня из-под большой фуражки, я увидел, что он такой же человек, как и я: ему тоже знаком страх, и он также мечтает о прощении. Его выбритое лицо осветила добрая улыбка. Я тоже улыбнулся, и мы оба почувствовали, что нам нечего бояться.
Событие
Через несколько недель после посещения санкт-петербургского Эрмитажа я прибыл в «Рассвет» в качестве священника этой общины. И хотя у меня был целый год на то, чтобы определиться с моим призванием и понять, действительно ли я по воле Господа должен работать с людьми, страдающими умственным расстройством, я испытывал сильное волнение и беспокойство по поводу того, смогу ли справиться с подобными обязанностями. До этого меня мало интересовали проблемы инвалидов с задержкой умственного развития. Я работал со студентами и старался вникать в их проблемы. Я выступал перед аудиторией, писал книги, давал систематическое объяснение тех или иных вопросов, придумывал заголовки и подзаголовки, доказывал и анализировал. У меня не было ни малейшего представления о том, как общаться с мужчинами и женщинами, которые с трудом могут говорить, а если и пытаются вести беседу, то просто не понимают логических доводов и не воспринимают того, что им доказывают. Я совершенно не представлял, как проповедовать Евангелие Иисуса тем, кто слушает сердцем, а не умом, кто обращает больше внимания на мое поведение, чем на мои слова.
Я приехал в «Рассвет» в августе 1986 года и был убежден, что принял правильное решение, но в глубине души очень волновался, не зная, что меня здесь ждет. И все же я был уверен, что после более чем двадцати лет, проведенных в академической среде, для меня настала пора уверовать в то, что Господь проявляет особую любовь к нищим духом; и хотя я мало что мог предложить этим людям, они были способны очень многим поделиться со мной.
После приезда прежде всего я выбрал подходящее место для репродукции «Возвращение блудного сына». Предоставленное мне помещение оказалось просто идеальным. Когда я садился читать, писать или беседовать с кем-либо, я всегда мог видеть перед собой полные таинства объятия отца и сына, ставшие столь важной частью моей духовной жизни.
После посещения Эрмитажа я лучше представлял себе четыре фигуры, двух женщин и двух мужчин, стоящих вокруг того излучающего свет пространства, где отец приветствует своего вернувшегося сына. То, как их изобразил художник, оставляет без ответа вопрос о том, что они чувствуют и думают о происходящем, и здесь возможны любые интерпретации. По мере того как я размышлял об этом, я все больше убеждался в том, что сам очень долго находился в позиции стороннего наблюдателя. Долгие годы я наставлял студентов в различных аспектах духовной жизни, пытаясь донести до них всю важность этих вопросов. Но было ли у меня мужество самому сделать шаг в центр изображения и, преклонив колени, упасть в объятия милосердного Бога?
Я чувствовал себя уверенно, потому что мог выразить свое мнение, обосновать его, отстаивать свою позицию, объяснять то, что думаю по тому или иному вопросу. И, вообще, я чувствовал себя в большей безопасности, когда держал под контролем до конца не ясную мне ситуацию, предпочитая не вверять себя ее произволу.
Конечно, у меня за плечами были долгие часы молитв, многие дни и месяцы, проведенные в уединенном размышлении, многочисленные беседы с духовными наставниками, но мне так и не удавалось расстаться с этой ролью стороннего наблюдателя. И хотя всю свою жизнь я стремился к тому, чтобы самому стать участником этого процесса покаяния, тем не менее, я раз за разом выбирал все ту же позицию наблюдателя. Иногда я наблюдал с любопытством, иногда - с завистью, иногда - с тревогой, однажды - с любовью. Оставить эту безопасную позицию стоящего в стороне зрителя, критически наблюдающего за происходящим, означало совершить грандиозный скачок и оказаться на совершенно незнакомой территории. Мне настолько хотелось сохранить контроль над моими духовными исканиями и быть способным предсказать хотя бы некоторые их итоги, что казалось почти невозможным поменять безопасность позиции наблюдателя на ту уязвимость, что присуща роли возвратившегося сына. Мне приходилось обучать студентов, делиться с ними передающимися из века в век объяснениями слов и действий Иисуса, рассказывать о тех многочисленных духовных исканиях, которым в прошлом предавались люди. Все это очень напоминало действия четырех персонажей картины, наблюдающих за божественными объятиями. Две женщины, стоящие на различном удалении за спиной отца, мужчина, взгляд которого направлен в никуда, высокий человек, выпрямившийся на возвышении и критически взирающий на происходящее, - все они олицетворяли собой образы сторонних наблюдателей. Не важно, что это - любопытство, полусонное восприятие или внимательное наблюдение; можно уставиться, глазеть, глядеть, смотреть; можно стоять на заднем плане, облокотиться на арку, сидеть сложа руки или стоять сложа руки. Любая из этих позиций хорошо мне знакома извне и изнутри. Некоторые из них более удобны, чем другие, но все вместе они представляют собой лишь способы избежать своего непосредственного участия в событиях.
Я оставил преподавание в университете, чтобы помогать умственно отсталым людям. Для меня это было, по меньшей мере, шагом туда, где отец обнимает своего стоящего на коленях сына, шагом в направлении света, истины и любви. Это был шаг туда, куда я так сильно желал попасть и где более всего боялся оказаться. Там я мог получить все, о чем мечтаю, на что я когда-либо надеялся, что мне когда-нибудь может понадобиться. Но это также и место, где мне предстоит расстаться с тем, за что я так цепко до сих пор держался. Это то место, где по-настоящему принять любовь, прощение и исцеление может порой оказаться намного труднее, чем самому дать их. Это место нельзя заработать, заслужить, получить в награду. Это то место, где необходимо признать свое поражение и проникнуться всеохватывающей верой.
Как только я приехал в «Рассвет», Линда, молодая женщина, страдающая синдромом Дауна, встретила меня словами: «Добро пожаловать» и обняла. Так она приветствовала каждого вновь прибывшего, и каждый раз, когда Линда поступала так, она делала это со всей уверенностью и любовью. Но как я должен был принять такие объятия? Линда до этого никогда меня не видела. У нее не было ни малейшего представления о моей жизни до того, как я прибыл в «Рассвет». Ей никогда не приходилось сталкиваться ни с темными сторонами моего характера, ни с его более светлыми чертами. Она не читала моих книг, не слышала моих выступлений и, разумеется, никогда со мной не разговаривала.
Так должен ли был я просто улыбнуться в ответ, сделать ей комплимент и идти дальше, как будто ничего не произошло? Или же поступок Линды означал: «Смотри выше, не робей, твой Отец хотел бы видеть тебя в Своих объятиях!» Приветствие Линды, рукопожатие Билла, улыбка Григория, молчание Адама, слова, сказанные Рэймондом, - каждый из этих поступков я должен был либо объяснить себе, либо принять как приглашение к тому, чтобы подняться выше и стать ближе.
Годы, проведенные в «Рассвет», были отнюдь не легкими. Было много внутренней борьбы, страданий ума и духа. Ничто, абсолютно ничто, не говорило о том, что я нашел свое место. Тем не менее, переход из Гарварда в «Ковчег» действительно оказался шагом в направлении того, чтобы перестать быть сторонним наблюдателем и самому стать участником, из судьи превратиться в кающегося грешника, не учить любви, а самому принять любовь в качестве возлюбленного. Я и подумать не мог, сколь трудным окажется это восхождение. Я не сознавал, насколько глубоко укоренилось во мне сопротивление и как мучительно для меня будет «прийти в себя», упасть на колени и позволить слезам течь из моих глаз. Я не мог знать, что стать подлинным участником запечатленного Рембрандтом великого события будет так трудно.
Даже маленький шаг к тому, чтобы приблизиться к самому центру изображения, казался невыполнимым, поскольку для этого требовалось однажды или многократно терять столь желанный для меня контроль над ситуацией, отказываться от своего стремления знать все наперед, умереть от страха из-за того, что не знаешь, чем все это закончится, и сдаться на милость любви, не ведающей границ. И все же я знал, что никогда не выполню великой заповеди любви, если не смогу сам принять любовь без каких бы то ни было предварительных условий. И путь, который мне пришлось пройти, перестав лишь учить других любви и научившись самому принимать любовь, оказался более долгим, чем я мог себе представить.
Видение
Я описывал в своих дневниках и тетрадях многое из того, что происходило после моего приезда в «Рассвет». Но, как оказалось, большинство из этих записей мало подходят для того, чтобы поделиться ими с другими. Записи эти очень «сырые», в них много эмоций, подчас очень сильных и слишком откровенных. Но теперь пришло время, когда я могу заново осмыслить все перипетии этих лет и более объективно, чем это можно было сделать раньше, рассказать о том, куда вся эта внутренняя борьба привела меня. Я все еще не могу свободно отдать себя в объятия Отца. Во многих отношениях я все еще на пути к центру картины. Я по-прежнему «блудный сын»: путешествую, готовлю свои выступления, предвосхищая тот миг, когда я, наконец, достигну дома моего Отца. И все же я на пути домой. Я покинул «дальнюю сторону» и уже чувствую близость любви. Теперь я готов поделиться своей историей. В ней можно найти надежду, свет и утешение. Многое из того, что я пережил за последние годы, станет частью этой истории, но не как выражение замешательства и разочарования, а как этапы моего пути к свету.
Все это время картина Рембрандта была мне очень близка. Я неоднократно перевешивал репродукцию: из моего кабинета - в церковь, из церкви - в жилую комнату в Дэйспринге (так в «Рассвете» назывался дом священника), и оттуда - назад, в церковь. Я неоднократно рассказывал об этой картине и в самом «Рассвете», и за его пределами - инвалидам и тем, кто ухаживает за ними, руководителям и священникам, мужчинам и женщинам самых разных профессий. И чем больше я говорил о «Возвращении блудного сына», тем все более личным становилось мое отношение к этой картине. В ней была отражена сама суть того послания, которое исходило мне от Бога. Но она также выражала и то, что я сам хотел бы сказать Богу и всем божьим людям. Все Евангелие нашло свое выражение в «Возвращении блудного сына». В этой картине - вся моя жизнь и жизнь моих друзей. Картина стала той мистической дверью, через которую я могу войти в Царство Божье. Это великие врата, пройдя через которые, я оказываюсь по другую сторону всего сущего и уже оттуда могу по-новому посмотреть на тех людей, с которыми я общаюсь, и на события моей жизни.
Долгие годы я стремился получить хотя бы малейшее представление о Боге. Для этого я внимательно исследовал все проявления человеческой жизни: одиночество и любовь, печаль и радость, негодование и признательность, войну и мир. Мне хотелось узнать, в чем состоят взлеты и падения человеческого духа, понять, что есть тот голод и та жажда, удовлетворить которые может только Бог, имя которому - Любовь. Я стремился увидеть нетленное, пребывающее над преходящим, вечное, господствующее над всем временным, совершенную любовь, превозмогающую слезы отчаяния, утешение в Боге всех человеческих горестей и страданий. Я постоянно пытался направить свою мысль на то, что превосходит смертную природунашего существования, и постичь величайшее, самое глубокое и наиболее прекрасное из того, что мы только можем себе представить и что всегда пребывает в нас. Я говорил о том, что каждый, кто верит, может видеть, слышать и чувствовать присутствие Бога.
Во время пребывания в «Рассвете» мне открылось нечто новое. Это то место в моей душе, которое Бог избрал для своего пребывания. Здесь я чувствовал себя в надежных объятиях любящего Отца, называющего мое имя со словами: «Ты Сын Мой возлюбленный; в Тебе Мое благоволение!» (Лк 3:22). Здесь я мог обрести радость и покой, источник которых был далеко за пределами этого мира.
Это место всегда было со мной. И я всегда видел в нем источник божественной милости. Но я не мог проникнуть туда и по-настоящему жить там. Иисус сказал: «... кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин 14:23). Эти слова глубоко запали мне в душу. Обитель Божья во мне!
Всегда было очень трудно постичь истинность этих слов Спасителя. Да, Бог пребывает в самой сокровенной части моего существа, но как тогда я должен понимать следующее обращение Иисуса: «Пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин 15:4)? Сам призыв вполне ясен и не допускает двойного толкования. Быть там, где пребывает Бог, - вот великая цель, стоящая перед человеком. И она кажется почти недостижимой.
Мои мысли, чувства, эмоции, страсти постоянно уводили меня прочь от того места, которое Бог избрал для своего пребывания. Вернуться домой и остаться там, где пребывает Бог, слышать голос истины и любви - это тот путь, встав на который, я испытывал величайший страх. Потому что я знал, что принять божественную любовь означает принадлежать Богу каждой частью своего существа в любое мгновение жизни. Когда же я буду готов отдать себя этой любви?
Бог сам показал мне дорогу. Душевные и физические терзания, ворвавшиеся в мою жизнь в «Рассвете», своей неодолимой силой заставили меня возвратиться домой и увидеть Бога там, где я действительно мог его найти, - в своем внутреннем святилище. Я не могу сказать, что я уже там; в этой жизни мне не достичь конца этого пути. Дорога к Богу продолжается и после смерти. Путь долог и труден, но он полон удивительных событий, по которым мы можем судить о том, что нас ждет в конце его.
Когда я впервые увидел картину Рембрандта, я еще не был, как сейчас, знаком с обителью Бога внутри меня. То, как отец обнимал своего сына, произвело на меня настолько сильное впечатление, что я начал отчаянные поиски того места в своей душе, где я, подобно изображенному на картине юноше, мог бы обрести покой и умиротворение. В то время я не мог знать, что потребуется для того, чтобы приблизиться к этому месту. И я благодарен Богу за то, что Он не дал мне знать заранее, каков Его замысел в отношении меня. И я также благодарен Ему за то, что Он позволил мне, пройдя через невыносимую внутреннюю боль, открыть новую, незнакомую ранее, часть моей души. У меня теперь новое призвание. Оно состоит в том, чтобы из этого нового места говорить и писать, обращаясь и к самому себе, и к тем многим людям, жизнь которых полна страданий и тревог. Я должен встать на колени перед Отцом, прижать ухо к груди Его и, не прерываясь ни на мгновение, слушать, как бьется божественное сердце. Тогда, и только тогда, я смогу осторожно и тихо рассказать о том, что слышу. Я знаю, что должен говорить из вечности ко времени, приобщившись к беспредельной радости, возвращаться к преходящей реальности краткого существования в этом мире, из дома, полного любви, говорить с теми, в чьем доме воцарился страх, из Божьей скинии обратиться к жилищам человеческим. Я прекрасно понимаю, что это великое призвание. И все же я уверен, что это единственный путь для меня. Такое видение можно назвать «пророческим»: оно состоит в том, чтобы смотреть на мир глазами Господа.
Возможно ли это для человека? Более того, а мой ли это путь? Это не вопрос, на который можно дать ответ разумом. Это вопрос призвания. Я призван к тому, чтобы войти во внутреннее святилище моего существа, туда, где пребывает Бог. Туда ведет лишь одна дорога - молитва, непрерывная молитва. Великая борьба и великое страдание помогают расчистить путь, но я уверен в том, что только непрерывная молитва позволяет войти внутрь.
ПРЕДИСЛОВИЕ
МЛАДШИЙ СЫН, СТАРШИЙ СЫН, ОТЕЦ
С того момента, когда я впервые увидел картину «Возвращение блудного сына», мой духовный путь разделился на три этапа. Это подсказало мне структуру моей книги.
На первом этапе я пережил опыт младшего сына. Долгие годы преподавания в университете, активное участие в событиях, происходивших в Южной и Центральной Америке, вызвали во мне чувство потерянности. Я переезжал с места на место, встречался с людьми из различных социальных групп и с самыми разными убеждениями, присоединялся к различным движениям. Но в результате я чувствовал себя бездомным и очень уставшим. Когда я увидел, с какой нежностью отец берет за плечи своего младшего сына и прижимает его к своему сердцу, я почувствовал всем существом, что потерянный сын - это я и я тоже хочу вернуться и упасть в объятия. В течение долгого времени я чувствовал себя блудным сыном, решившим вернуться домой и предвкушающим то мгновение, когда отец выйдет ему навстречу.
Вдруг, совсем неожиданно, в моей жизни что-то изменилось. После того как я провел год во Франции и затем посетил санкт-петербургский Эрмитаж, чувство отчаяния, столь сильно роднившее меня с младшим сыном, отошло на второй план. Я принял решение отправиться в «Рассвет», в Торонто, и в результате почувствовал себя более уверенным, чем прежде.
Началом второго этапа моего духовного странствия стал разговор, состоявшийся однажды вечером между мной и моим другом из Англии Бартом Гэвигэном, с которым за последний год у меня установились очень близкие отношения. Речь шла о картине Рембрандта. Я сказал Барту о том, что чувствую сильное сходство между собой и младшим сыном, а он внимательно посмотрел на меня и ответил: «Да ты скорее напоминаешь старшего сына». Эти слова раскрыли во мне новое измерение.
По правде говоря, я никогда не ощущал себя старшим сыном, но как только Барт сообщил мне о возможности такого сходства, мне в голову стали приходить самые различные мысли. Я был старшим ребенком в семье и теперь понял, что моя жизнь в самом деле проходила под знаком долга. Когда мне было шесть лет, я уже хотел стать священником и с тех пор никогда своего устремления не менял. Мое рождение, крещение, конфирмация, посвящение в духовный сан происходили в одной и той же церкви. Я всегда выражал покорность моим родителям, учителям, церковным иерархам и Богу. Я никогда не убегал из дома, не тратил свое время и деньги на чувственные наслаждения, никогда не предавался «объедению и пьянству». Всю свою жизнь я был вполне ответственным человеком, придерживался традиционных ценностей и любил свой дом. Но, несмотря на это, я был таким же потерянным, как и младший сын. И вдруг я посмотрел на себя совсем с другой стороны. Я понял, что завистлив, обидчив и склонен впадать в гнев. Я упрямый и замкнутый человек. Но более того, я увидел, насколько свойственна мне изысканная самоуверенность, убежденность в собственной правоте. Я почувствовал себя брюзгой, чьи мысли и чувства порождаются вечным недовольством. Вскоре мне стало казаться просто невероятным, что я отождествлял себя с младшим сыном. Я действительно был старшим сыном, но при этом таким же потерянным, как и его брат, хотя никогда не покидал «родного дома».
Я выполнял тяжелую работу на ферме отца и при этом никогда в полной мере не испытывал радости от своего пребывания дома. Вместо того чтобы проникнуться благодарностью за все хорошее, что я получил, я постоянно обижался. Я завидовал своим младшим братьям и сестрам, которые, что бы ни совершали, всегда находили дома радушный прием. Итак, первые полтора года пребывания в Дэйбрейке моя духовная жизнь прошла под знаком проницательного замечания, сделанного Бартом.
Но это еще не все. Прошла тридцатая годовщина моего посвящения в духовный сан. И после этого в течение нескольких месяцев я постепенно погружался в самые темные глубины моего сознания. Невыносимая внутренняя боль преследовала меня. Я дошел до такого состояния, что больше не мог чувствовать себя в безопасности в своей общине. Мне пришлось уйти, искать помощи в моей борьбе и работать непосредственно над исцелением своей души. Те немногие книги, которые я взял с собой, были посвящены Рембрандту и притче о «блудном сыне». Живя в достаточно изолированном от внешнего мира месте, вдали от друзей и моей общины, я нашел источник утешения в книгах, рассказывающих о полной горестей и страданий жизни великого голландского живописца. Я многое узнал о том мучительном пути, по которому он прошел, обретя в итоге способность написать это великое творение.
Часами я разглядывал рисунки и картины, созданные автором среди житейских неурядиц, разочарований и несчастий. Постепенно я начал понимать, как под кистью Рембрандта возникла фигура почти слепого старика, обнимающего своего сына и тем самым выражающего всеобщее прощение и сострадание. Лишь тот, кто пережил такое множество утрат, и чьи глаза столь часто наполнялись слезами, мог с таким великим смирением создать образ Бога.
И в это время, когда невыносимая внутренняя боль переполняла меня, я услышал слова еще одного моего друга, слова, открывшие новый этап моего духовного пути. Произнесла их Сью Мостеллер. Она жила в "Рассвете" с начала семидесятых годов и сыграла большую роль в том, что я тоже оказался в этой общине. Когда у меня возникли трудности, помощь ее была неоценима. Именно она вдохновила меня на борьбу, позволившую, пройдя через все страдания, достичь подлинной внутренней свободы. Она посетила мое «жилище отшельника» "hermitage" и беседовала со мной о «Блудном сыне». Вот что она сказала: «Младший ты сын или старший, призвание твое в том, чтобы стать отцом».
Эти слова поразили меня как удар молнии. Я долгие годы жил этой картиной, смотрел на то, как старик держит в объятиях своего сына, но мне и в голову не приходило, что образ отца наиболее полно выражает мое жизненное призвание.
Спорить со Сью было бесполезно: «Ты всю жизнь заботишься о своих друзьях; сколько я тебя знаю, ты всегда стремился к любви; тысячи самых разных вещей вызывали твой интерес; ты всегда искал внимания, понимания и поддержки. Пришло время обратиться к твоему подлинному призванию - стать отцом, встречающим своих детей, не задавая им вопросов и не требуя от них ничего взамен. Посмотри на изображенного на картине отца и поймешь, кем ты призван быть. Мы, живущие в "Рассвете", как и большинство окружающих тебя людей, не хотим, чтобы ты был для нас просто хорошим другом или добрым братом. Ты должен стать для нас отцом, наделенным силой подлинного сострадания».
Глядя на фигуру бородатого старца в красном плаще, я испытывал слишком сильное внутреннее сопротивление, чтобы воспринимать себя в этом образе. Я был вполне готов к тому, чтобы олицетворять себя с промотавшимся младшим сыном или с его обиженным братом, но сама идея уподобиться пожилому человеку, которому уже нечего терять, поскольку он потерял все, и который может только давать, переполнила меня страхом. И все же Рембрандт умер, когда ему было шестьдесят три года, и я уже намного ближе к этим годам, чем к возрасту обоих братьев. Рембрандт стремился к тому, чтобы уподобить себя отцу; почему же я должен поступать по-другому?
За полтора года, прошедшие после разговора с Сью Мостеллер, я должен был подготовиться к исполнению роли духовного отца. Во мне происходила медленная, напряженная борьба, и я до сих пор обнаруживаю в себе желание остаться сыном и не становиться старше. Но я уже испытал ту невыразимую радость, которая охватывает отца, когда дети возвращаются домой и он обнимает их, прощает и дает свое благословение. Я постепенно узнаю, что означает быть отцом, встречать детей у порога своего дома и не задавать вопросов.
Все, что происходило со мной с того момента, когда я впервые увидел репродукцию картины Рембрандта, не только вдохновило меня на написание этой книги, но и подсказало ее форму. Сначала это будут размышления о младшем сыне, затем - о старшем, и в завершение - об отце. Потому что на самом деле я - младший сын; старший сын - тоже я; и я на пути к тому, чтобы стать отцом. Надеюсь и молюсь, чтобы мои читатели, все, кто вместе со мной пройдет по этому духовному пути, увидели в себе не только потерянных детей Господа, но и сострадательных матерей и отцов, в которых пребывает Сам Бог.