|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|

Глава IV

СВЯТОЙ ПРЕСТОЛ И НОВОЕ СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО

ГЕНУЭЗСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ И ГОЛОД В РОССИИ

Триумф революции

Святой Престол внимательно следил за событиями в России, но информация оттуда была крайне скудной. Поначалу державы Антан­ты сохраняли дипломатические отношения с новыми хозяевами Рос­сии⁶⁸ , но одной из главных своих задач видели "организацию загово­ра" против новой власти. Так, например, посол Франции Нуланс (1864— 1939) прямо из своего посольства, расквартированного в салон-вагоне в Вологде, организовывал интервенцию в Мурманске. Германия, пос­ле подписания 3 марта 1918 года сепаратного Брест-Литовского мира, направила в Россию своего официального представителя, графа фон Мирбаха⁶⁹, который с апреля приступил к исполнению обязанностей посла. Но 6 июля он был убит неким Блюмкиным, участником загово­ра эсеров, враждебно настроенных к заключению мира с Германией.

Ватикан получал информацию о России через нунциатуру в Варшаве, куда Бенедикт XV направил в качестве апостольского визитатора Польши и нунция в Варшаве Акилле Ратти — будуще­го папу Пия XI. Верный политике Пия VII, радушно принявшего в Папской Области мать и сестру Бонапарта, от которого незадолго до того ему пришлось претерпеть немало притеснений, Бенедикт XV, уже не являвшийся светским владыкой и, разумеется, не имевший оснований приветствовать политику Николая II по отношению к католикам, тем не менее предложил предоставить приют царской семье. Дипломат Николай Бок, занимавший во время революции должность секретаря российской миссии при Святом Престоле и ставший позже католиком и иезуитом⁷⁰, рассказывал о попытках статс-секретаря кардинала Гаспарри спасти царскую семью. Свя­той Престол был готов принять ее в Ватикане или в Кастельган-дольфо, и нунцию в Мюнхене монсеньору Пачелли было поручено через прусского посла графа фон Мирбаха передать это предложе­ние Советам. Некоторое время спустя стало известно, что 17 июля 1918 года при приближении войск Колчака к Екатеринбургу царс­кая семья была убита в подвале дома Ипатьева солдатами местно­го совета по приказу центральной власти.

Когда до Рима дошли слухи об аресте монсеньера фон Роппа, кардинал Гаспарри направил 3 февраля 1919 года Ленину радио­грамму на французском языке:

"Ленину — Москва. С глубоким прискорбием папа Бенедикт XV узнал о том, что монсеньор фон Ропп взят заложником большевика­ми в Петрограде. Он просит г-на Ленина благоволить незамедли­тельно отдать приказ о его освобождении. Кардинал Гаспарри"⁷¹.

Ленин навел справки и 12 марта послал ответную радиограм­му также на французском языке:

"Кардиналу Гаспарри — Рим. Получив Вашу телеграмму, я потребовал у Петрограда дать объяснения. Мне ответили, что ар­хиепископ Ропп никогда не подвергался аресту. Был арестован за спекуляцию его племянник, юноша 23 лет"⁷².

Но для монсеньора фон Роппа это была лишь отсрочка. Арес­тованный 19 апреля 1919 года, он был освобожден после ходатай­ства кардинала Гаспарри перед наркомом иностранных дел Чиче­риным. Желая снискать благосклонность Святого Престола, Чиче­рин смог найти юридическое обоснование для освобождения фон Роппа: будучи подданным Его Святейшества папы, с которым со­ветское правительство не находилось в состоянии войны, архи­епископ мог покинуть территорию социалистической республики.

Монсеньора фон Роппа препроводили до границы, а 17 ноября 1919 года его уже встречал нунций в Польше монсеньор Ратти. Архи­епископ Могилевский поселился в Варшаве.

Вопреки распространенному среди русских эмигрантов — в основном православных — мнению, будто Святой Престол интере­совали только судьбы католиков, кардинал Гаспарри — как только в Риме стало известно об арестах православных священников — направил в Москву следующую радиограмму:

"Сообщают из серьезного источника, что Ваши приверженцы преследуют служителей Бога, в особенности тех, которые принадле­жат к православной религии. Святой Отец Бенедикт XV увещевает Вас дать строгие приказания, чтобы служители всякой религии были уважаемы. Человечность и религия будут Вам за это благодарны".

Кремль ответил на это незамедлительно, 13 марта 1919 года, радиограммой за подписью Чичерина:

"Получив Вашу радиограмму от 12 марта, могу Вас уверить, что упомянутый в ней серьезный источник ввел Вас в заблужде­ние. Отделение церкви от государства, осуществленное в России, ведет к тому, что религия в ней рассматривается как частное дело. Нельзя поэтому говорить о преследовании служителей религии в России. У нас не происходит никаких явлений, подобных тем, кото­рые составляли правило в тех странах, где господствовала римско-католическая церковь, по отношению к иноверцам.

Ввиду специального интереса, проявляемого Вами по отноше­нию к религии, которую римско-католическая церковь до сих пор считала схизматической и еретической и которую Вы признаете православной, я могу Вам гарантировать, что ни один служитель этой религии не пострадал за свои религиозные убеждения. Что же касается тех из них, которые участвовали в заговорах против Советского Правительства и против власти рабочих и крестьян, мы исходили в наших действиях по отношению к ним из той точки зрения, что они должны подчиняться тем же законам, как и другие граждане, и что никакое привилегированное положение по сравнению с мирянами не должно быть их уделом.

Ввиду проявленной Вами по отношению к служителям пра­вославной религии солидарности я не могу не упомянуть о том, что были найдены скрывавшиеся таковыми громадные богатства, в особенности в монастырях, и что среди всеобщей нужды, вызывае­мой направленными против нас мерами Союзных держав, против которых, однако, Вы не заявляли никакого протеста, некоторые из этих служителей религии, к которым Вы проявляете такой инте­рес, собрали втайне громадные запасы съестных припасов, которых они таким образом лишали народные массы.

Вы сообщаете нам о том, что верховный глава римско-католи­ческой церкви убеждает нас изменить занятое нами по отноше­нию к православному духовенству положение, но такой признак заботливости к последнему доходит до нас именно в тот момент, когда прямые и решительные действия наших народных властей раскрыли мошенничества, которыми духовные лица надували на­родные массы, основывая свое влияние на обмане.

Золоченые гробницы, блистающие драгоценными камнями, за­ключавшие в себе то, что духовенство называло нетленными свя­тыми мощами, были раскрыты, и там, где предполагалось присут­ствие мощей Артемия Пинежского, Тихона Задонского, св. Митрофания Воронежского, благоверного кн. Константина, его матери Ирины и его чад Михаила и Феодора, Макария Калязинского, епис­копа Иоанна и Феодора Суздальского и др., были найдены истлев­шие кости, превращавшиеся в пыль, большое количество ваты, по­душки, тряпки и даже женские чулки.

Мне кажется необходимым обратить Ваше внимание на то, что в этот именно момент наши действия по отношению к духо­венству имели несчастье вызвать Ваше неудовольствие. Равным образом достойно сожаления, что бесчисленные зверства, произве­денные врагами русского народа — чехословаками, правительства­ми Колчака, Деникина, Петлюры и в числе других находящимися в настоящее время у власти в Польше партиями, в числе вождей которых имеются католические архиепископы и агенты которых подвергают ужасным мучениям, попадающих в их руки борцов за народное дело и даже умертвили нашу краснокрестную Миссию, — не вызвали с Вашей стороны никаких протестов. Истинная чело­вечность, за которую борется наша народная революция нисколько не уважается теми, которые считают себя Вашими приверженцами и ни одно слово из Ваших уст не раздалось в ее защиту".

Кардинал Гаспарри счел этот ответ дерзким по отношению к нему и оскорбительным по отношению к православному духовен­ству. Трудно поверить, что столь изощренный дипломат, как Чиче­рин, мог направить такую телеграмму. Действительно, в то время по России проходила кампания вскрытия рак и мощей, в ходе кото­рой демонстрировались многочисленные фальсификации со сторо­ны монахов и священников, но это не давало Чичерину никакого права в столь глумливом тоне писать в Ватикан, где искренне желали, чтобы новая Россия вошла в сообщество наций. Благо­желательность Рима к Советам подтверждает письмо Бенедикта XV кардиналу Гаспарри накануне Генуэзской конференции, давшее по­вод обвинять Ватикан в стремлении к сговору с Кремлем ради укрепления в России католической веры в ущерб православию. Когда в мае 1922 года патриарх Тихон был арестован за со­противление изъятию церковных ценностей и ему угрожал суд, монсеньер Пиццардо 14 мая 1922 года направил Чичерину посла­ние с просьбой отказаться от проведения процесса. Телеграмма осталась без ответа. 7 июня 1922 года с той же просьбой обратил­ся к Ленину кардинал Гаспарри. И снова ответа не последовало. Тогда папа попросил позволить направить на процесс своего пред­ставителя. Суд так и не состоялся. Однако патриарх фактически по-прежнему находился под арестом и до самой своей смерти че­рез о. Уэлша пользовался материальной поддержкой папы, которо­му неоднократно выражал за это благодарность⁷³.

Призывы Неве к Риму

Генуэзская конференция

В то время в Риме находился советский дипломат Вацлав Боровский, поляк по происхождению, профессиональный револю­ционер, пользовавшийся личным расположением Ленина с 1905 года. Он возглавлял советское торговое представительство в Ита­лии⁷⁴. Призыв Бенедикта XV побудил Воровского завязать контак­ты со Святым Престолом. Используя посредничество монсеньера Штейнманна, являвшегося в 1921—1940 годы советником по цер­ковным делам посольства Германии при Святом Престоле, он смог встретиться 16 декабря 1921 года с субсекретарем по чрезвычай­ным церковным делам монсеньором Джузеппе Пиццардо. Боров­ский дал понять Пиццардо, что в деле оказания помощи голодаю­щим участие католических священников устроило бы советскую власть больше, чем участие православных, поскольку первые наверняка не испытывали ностальгию по царскому режиму. Вслед за материальной поддержкой Советы готовы были принять и помощь в открытии школ, строительстве заводов и т.д. — исключалась лишь всякая религиозная пропаганда. Пиццардо и Боровский даже подписали проект соглашения, в соответствии с которым священ­ники, направлявшиеся в Россию, не должны были являться гражда­нами государств или членами политических групп, враждебно настроенных к Советской России, и получали бы право дипломати­ческого иммунитета при условии, что они поклянутся не вести ни­какой деятельности, враждебной советскому строю⁷⁵.

Боровский поехал в Москву, чтобы согласовать проект согла­шения с Лениным. Когда он вернулся в Рим, престол Бенедикта XV унаследовал Пий XI. Со стороны Святого Престола переговоры возглавил кардинал Гаспарри, которого новый папа утвердил в должности статс-секретаря. 12 марта 1922 года было подписано соглашение — единственный договор, заключенный за всю исто­рию между Ватиканом и тем государством, которое с 30 декабря 1922 года стало называться Союзом Советских Социалистических Республик, включив, помимо РСФСР, Украину, Белоруссию и Закав­казскую Федерацию. Ниже мы приводим полный текст этого до­говора, опубликованный в "Documentation catholique"⁷⁶:

"1. Посланники Святого Престола не будут принадлежать к государствам или политическим организациям, враждебным Со­ветской России.

2. Посланники обязываются поклясться в отказе от всяких политических действий, прямых или косвенных, внутри России или за рубежом, направленных против существующего строя.

3. За исключением политической пропаганды, посланникам Святого Престола предоставляется полная свобода посвятить себя помощи народу, участвуя в распределении продовольствия среди голодающих.

4. Список имен посланников Святого Престола с curriculum vitae каждого из них должен быть предварительно отправлен на утверждение правительству через делегацию в Риме.

5. Посланники Святого Престола, допущенные в страну, не­медленно по прибытии должны вступить в контакт с граждански­ми властями в тех местах, где они намерены приступить к своей деятельности, предоставляя им возможность эффективного конт­роля.

6. В своей деятельности посланники Святого Престола будут подчиняться декретам и распоряжениям, действующим в России.

7. Содержание деятельности посланников Святого Престола будет предварительно определено соглашением между Святым Престолом и российской делегацией в Риме и в дальнейшем может подвергаться изменениям с согласия местных органов совет­ской власти.

8. Все посланники Святого Престола будут пользоваться за­щитой со стороны закона и властей и иметь право неограниченно­го перемещения при соблюдении вышеназванных статей.

9. Правительство оставляет за собой право на отзыв любого из посланников Святого Престола, если сочтет, что его деятель­ность противоречит интересам государства.

10. Посланники Святого Престола, пожелавшие уехать из России, или те из них, чье пребывание в стране будет признано нежелательным, смогут беспрепятственно покинуть территорию России, даже в случае совершения ими правонарушения, предус­мотренного Уголовным кодексом.

11. Правительство обязуется безвозмездно предоставить по­сланникам Святого Престола, прибывающим в Россию с благо­творительными целями, места для проживания и работы, а также оказывать помощь другим лицам в съеме квартир и рабочих по­мещений.

12. Погрузка и перевозка предметов, предназначенных для нуждающихся, осуществляется на территории России силами госу­дарства.

13. В статьях "Приложения" будут более точно установлены права и привилегии посланников Святого Престола, которые дол­жны в основном соответствовать правам и привилегиям миссий Нансена и немецкого Красного Креста.

Составлено в двух экземплярах и подписано полномочными представителями Святого Престола и Советского правительства в Риме: кардинал Гаспарри, Боровский".

В то же самое время в Москве Ленин в поисках средств для спасения двадцати миллионов голодающих подписал 23 фев­раля 1922 года декрет об изъятии церковных ценностей. Офици­ально осуществление этой акции было поручено Наркомюсту и Помголу, председателем которого была Ольга Каменева, сестра Троцкого. Оговаривалось, что изъятие должно пройти в месяч­ный срок и без оскорблений религиозных чувств верующих. Дек­рет предусматривал сохранение в храмах предметов, необходи­мых для совершения богослужений, и передачу произведений ис­кусств в музеи.

Еще раньше, 10 августа 1921 года, патриарх Тихон обратился с призывом к главам Церквей — восточным патриархам, папе Рим­скому, архиепископу Кентерберийскому, епископу Йоркскому: "Го­лод, сопровождаемый эпидемиями, опустошает Россию, принося миллионы жертв. Любые соображения другого порядка должны быть отложены в сторону. Наш народ обречен на гибель, поставлено под вопрос будущее всей страны". Но он не подчинился декрету Ленина и открыто заявил 28 февраля 1922 года, что Цер­ковь может добровольно пожертвовать своими драгоценностями, но отнимать их силой есть акт святотатства. Миряне, подчинявши­еся декрету, отлучались от Церкви, а священнослужители изверга­лись из сана.

Конфликт был неизбежен. Изъятие церковных ценностей по­влекло беспорядки по всей России. Наиболее серьезные волнения произошли в Шуе, где реквизиция осуществлялась 15 марта 1922 года. "На соборную площадь стали стекаться значительные толпы народа, — писали "Известия" 16 марта, — много женщин и школь­ной молодежи. Подъехавшую конную милицию толпа встретила угрозами, камнями и поленьями. С колокольни начали бить набат. Набатный звон продолжался полтора часа и стянул на площадь огромные толпы народа. Властями была вызвана полурота 146 пех. полка, а также два автомобиля с пулеметами. Войска были встрече­ны градом камней и револьверными выстрелами. Четыре красно­армейца были оттерты толпой и жестоко избиты. После первого залпа в воздух второй залп был дан по толпе. Этим залпом было убито 4 человека и 10 тяжело ранено, после чего толпа рассеялась. К вечеру был произведен целый ряд арестов, и комиссия по изъятию ценностей продолжала свою работу, забрав из собора пуда серебра".

Ленин, с которым 3 марта 1922 года случился второй удар, вскоре понял, что эти беспорядки создают для государства уни­кальную возможность решительно расправиться с Церковью, пред­ставив священников и епископов врагами народа, которые ду­шат его голодом. 15 марта он отправил Молотову строго секрет­ное письмо для членов Политбюро. С письма не было разрешено снимать ни одной копии, поэтому его нет в Полном собрании сочинений, но подлинность этого документа не вызывает никаких сомнений. Письмо значится в центральном партийном архиве — Институте марксизма-ленинизма под шифром Ф2, секция хране­ния 22.954⁷⁷. "Я думаю, — писал Ленин, — что здесь наш против­ник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. Наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно бла­гоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наго­лову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на мно­го десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церков­ных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не должны останавливаться перед подавлением какого угодно со­противления. Именно теперь и только теперь громадное боль­шинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь реши­тельно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету".

Кроме того, Ленину было необходимо золото, поскольку на предстоящей Генуэзской конференции он собирался выступить с "торговыми" предложениями. "Без этого фонда никакая государ­ственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в осо­бенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в не­сколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и не­сколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало".

Народ не может долго выносить террор. Ленин понял, что после Генуэзской конференции большевикам будет гораздо труд­нее бороться с Церковью и священством: "<...> по всей вероятно­сти, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональ­ны, может быть, даже чересчур опасны".

Но тогда же, в марте 1922 года, Ленин предупреждал: "Само­го патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он несомненно стоит во главе всего этого мятежа рабовладель­цев". Итак, "чем большее число представителей реакционной бур­жуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публи­ку так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивле­нии они не смели и думать".

Указания Ленина были приняты к сведению и начали оператив­но осуществляться. По шуйскому делу судили 54 человека, восемь священников и трое мирян были приговорены к смерти и казнены.

Текст письма Ленина от 15 марта 1922 года уточнен при сверке с последу­ющими публикациями. См: Вострышев М. Патриарх Тихон. М., 1995. С. 185— 186. (Примеч ред.)

Остальные получили различные сроки заключения — от пяти лет до одного года. Никита Струве, благодаря которому был опубликован этот документ, делает заключение: "Письмо в Политбюро рисует нам Ленина таким, каким он был, яростным в своем безбожии, жестоким к врагам, циничным по отношению к народу, одержимым властью, гениально-лукавым стратегом разрушения, и опровергает модное в наши дни представление о "ленинской законности".

Эти события происходили накануне Генуэзской конференции, созванной по инициативе Ллойд Джорджа с целью оживления мировой экономики путем укрепления сотрудничества между стра­нами разных регионов, между вчерашними победителями и побеж­денными.

Ленин, которому болезнь помешала приехать в Геную лично, поручил возглавить советскую делегацию наркому иностранных дел Г. Чичерину. В состав делегации входили: заместитель нарко­ма Литвинов, посол в Берлине Крестинский, нарком внешней тор­говли Красин и французский лейтенант Пьер Паскаль, прежде слу­живший во французской военной миссии, но принявший идеи ком­мунизма и сотрудничавший в Коминтерне.

Потомственный дипломат Чичерин был человеком очень высо­кой культуры: он владел примерно двадцатью языками — в том числе гэльским и санскритом, — умел расшифровывать иероглифы, любил Моцарта и Хиндемита. Ленин поручил ему проводить на кон­ференции "гибкую политику", направленную на сотрудничество с капиталистическими странами. Чичерин высказал ему свое несогла­сие с компромиссной программой. Посвятив всю свою жизнь борьбе с мелкобуржуазными иллюзиями, он не собирался теперь — в тот момент, когда победила революция, — защищать их. Ленин ответил ему 15 февраля 1922 года: "Т. Чичерин, Вы чрезмерно нервничаете. <...> С пацифизмом и Вы и я боролись как с программой революци­онной пролетарской партии. Это ясно. Но где, кто и когда отрицал использование пацифистов этой партией для разложения врага, бур­жуазии?" Чичерин согласился с такой точкой зрения и сформули­ровал новые предложения. Ленин ответил ему с юмором: "Тов. Чиче­рин! Прочел Ваше письмо от 10/III. Мне кажется, пацифистскую программу Вы сами в этом письме изложили прекрасно.

Все искусство в том, чтобы и ее и наши купцовские предло­жения сказать ясно и громко до разгона (если "они" поведут к быстрому разгону)".

Как мог Святой Престол пойти на переговоры с представите­лями Советов в то время, когда вслед за декретом об отделении Церкви от государства от 23 января 1918 года последовала целая волна гонений на Церковь, жертвами которых стали митрополиты Владимир Киевский и Вениамин Петроградский, когда был приго­ворен к смерти, а затем выслан из страны архиепископ фон Ропп, прибывший после этого в Рим, чтобы объяснить папе, какова ре­альная обстановка в России? Заботясь о будущем, Ватикан подхо­дил к событиям в России в контексте политики, не лишенной экуменической любви. Архиепископ Генуэзский монсеньор Синьо-ри призвал свою паству молиться за успех конференции. В письме от 7 апреля Пий XI приветствовал эту инициативу и пожелал пред­ставителям мировых держав начать переговоры "с чувством при­мирения, с готовностью пожертвовать личными выгодами для бла­га общего дела"⁷⁸ .

Архиепископ Синьори передал текст этого письма председа­телю Совета министров Италии Факте, являвшемуся, по своей должности, председателем конференции. На открытии конферен­ции, в понедельник, 10 апреля, он упомянул о письме папы. "Под лозунгами равенства, справедливости и солидарности, — заявил Факта, — открывается эта конференция, к которой только что во исполнение своей высокой миссии любви и мира обратился Вер­ховный Понтифик со словами, вдохновленными теми же чувства­ми ко всем народам, со словами, являющимися добрым знамени­ем согласия"⁷⁹.

29 апреля Пий XI направил кардиналу — статс-секретарю письмо, в котором выражалось отношение Святого Престола к Генуэзской конференции. "Возврат к нормальным контактам, — полагает папа, — будет крайне выгоден для всех — победителей и побежденных, — но особенно для живущих в отдалении от нас народов Восточной Европы: после войны, междоусобной вражды, преследований по религиозным мотивам на их долю выпали сей­час голод и эпидемии"⁸⁰.

"Хотя обстоятельства складываются так, что эти народы, к ве­ликому сожалению, оторваны от общения с нами, мы надеемся, что до них смогут дойти наши слова сострадания и утешения, в кото­рых мы выражаем те же чувства, что и наш покойный предше­ственник. Мы присоединяем к этим словам Наше искреннее и горячее желание, наполняющее Наше отцовское сердце, — Мы хотим вместе с ними наслаждаться плодами единства и мира, кото­рые есть совместное общение в Божественных Таинствах"⁸¹.

14 мая Святой Престол передал представителям стран, имев­ших дипломатические отношения с Ватиканом, меморандум, наибо­лее важную часть которого мы приводим ниже⁸².

"В этот исторический час, когда встает вопрос о возвращении России в сообщество цивилизованных наций, Святой Престол вы­ражает желание, чтобы в этой стране оберегались религиозные принципы, составляющие основу всякой истинной цивилизации. Вследствие этого Святой Престол просит, чтобы в соглашение, которое будет достигнуто между державами, представленными в Генуе, были каким-либо образом, но совершенно определенно вклю­чены три следующих пункта:

1) В России гарантируется полная свобода совести для рос­сийских граждан и иностранцев;

2) гарантируется также частное и публичное отправление культа (этот пункт находится в соответствии с заявлениями, сде­ланными в Генуе российским представителем г-ном Чичериным);

3) недвижимое имущество, принадлежавшее или до сих пор принадлежащее той или иной религиозной общине, должно быть возвращено ей или сохранено за ней".

Положения этого меморандума были бы выгодны в первую очередь для Православной Церкви, которая подверглась грабежу в гораздо большей степени, чем Католическая, члены которой со­ставляли в Советской стране абсолютное меньшинство верующих. Тем не менее этот документ вызвал протесты православной эмиг­рации и не встретил поддержки со стороны великих держав, кото­рым позиция Святого Престола по отношению к Советской Рос­сии показалась подозрительной и чересчур благосклонной.

Генуэзская конференция обернулась полным провалом для Запада. Германия и Россия получили возможность заключить Ра-палльский договор, по условиям которого эти державы взаимно отказывались от выплаты репараций. В договор вошли секретные пункты о подготовке и инструктаже немецких офицеров в Совет­ской России.

В ноябре 1922 года Германия и Россия установили диплома­тические отношения. Послом Германии в СССР был назначен граф фон Брокдорф-Рантцау. Ранее он был снят с поста министра иностранных дел за отказ подписать Версальский договор и, от­правляясь в Москву, говорил, что едет туда, чтобы отомстить за версальское унижение. Будучи протестантом, перед отъездом в Россию он, однако, заверил нунция в Берлине Пачелли в своем расположении к Католической Церкви и пообещал, если предоста-вится случай, помочь католикам.

Вскоре после того, как Генуэзская конференция ознаменовала начало первых официальных контактов между Святым Престо­лом и Советской Россией, один священник — старый знакомый Ленина, сохранивший с ним дружеские отношения, — попытался частным образом навести мосты между Лениным и Католической Церковью. Мы переходим к рассказу о миссии о. Виктора Беде.

Священник у Ленина

На проходившей в 1936 году в Нанте Социальной неделе монсеньор д'Эрбиньи выступил с докладом, в котором, в частности, пове­дал о весьма странной реплике Ленина. "Мы совершили ошиб­ку, — признался Ленин в конце своей жизни. — Для того чтобы совершить революцию, нам нужны были десять святых Францис­ков Ассизских". Епископ добавил, что во время своих поездок в Москву в 1925 и 1926 году он передал эти слова кремлевским руководителям, которые не стали оспаривать их достоверность⁸³.

Кому Ленин мог доверительно поведать нечто подобное? Я на­шел имя его загадочного собеседника в книге Штеле о восточной политике Ватикана⁸⁴ и в материалах переписки Неве с д'Эрбиньи. Это был аббат Виктор Беде. Он родился в 1869 году в Венгрии, в дальнейшем получил французское гражданство; с 1909 по 1912 год был журналистом в Париже, где и познакомился с Лениным, кото­рый жил тогда на улице Мари-Роз. Позже Беде стал священником Куарской епархии в Швейцарии, в 1924 году вошел в состав под­готовительного комитета по проведению Святого 1925 года.

23 августа 1924 года на страницах "Osservatore romano" появи­лась его статья "Мысли Ленина о католицизме. Личные воспомина­ния", а через месяц, 24 сентября — "Русская проблема в мыслях Ленина. Личные воспоминания". Редакция предварила первую пуб­ликацию лаконичным комментарием: "Хорошо известный нам инос­транный священник, довольно часто сотрудничавший в нашей газете, прислал нам эти воспоминания, сама тема которых настолько инте­ресна, что нет нужды особо привлекать к ним внимание читателей". Ленин умер 21 января 1924 года. В печати было опубликова­но его завещание относительно будущего коммунистического ре­жима и руководства в партии. На главенствующие позиции вышел генеральный секретарь ЦК Иосиф Виссарионович Сталин. Аббат Беде счел нужным дополнить это официальное завещание своими личными воспоминаниями. "Я познакомился с Лениным в Пари­же, и меня связывали с ним дружеские и сердечные отношения". Менее чем за месяц до смерти Ленина Беде несколько раз встре­чался с ним в Кремле. Это было довольно просто, так как никто — в том числе и Ленин — не знал, что Беде принял священный сан. Ленин лично подписал ему пропуск. "Для меня Ленин был скорее старым знакомым, чем творцом одной из самых ужасных револю­ций. Он сохранил мягкий характер, который отличал его и в Пари­же. Но он был весь поглощен выполнением своей миссии, и это полностью заглушало его природную мягкость".

Эти слова напоминают мысль Горького о том, что Ленин был вынужден сдерживать себя очень во многом: ему хотелось гладить по головке детишек, но революция заставляла его наносить удары. "С врагами народа, — говорил Ленин Беде, — надо поступать ради­кально — как с гадюкой, которая собирается ужалить; надо жерт­вовать собой, надо экспроприировать, чтобы потом можно было справедливо распределить. Я думаю, — продолжал он, — что като­лическая иерархия переживет разрушение нынешних институтов, потому что в Церкви систематически осуществляется воспитание тех, кто призван руководить другими. Епископом или папой не рождаются, как до сих пор рождались князьями, королями или ца­рями, — для того, чтобы стать наставником или вождем в Католи­ческой Церкви, нужно доказать свои способности. Именно в этом мудром установлении заключается нравственная мощь католициз­ма, которая позволила ему на протяжении двух тысяч лет противо­стоять всем бурям.

Сила твоей Церкви — в нравственности, а не в принужде­нии. Но человечество нуждается в обеих этих силах. Поэтому, — заключил Ленин твердым голосом, — я уверен, что через сто лет будет только одна форма правления — советская власть и только одна религия — католическая. И твой и мой идеалы осуществят­ся. Жаль, что нам не удастся дожить до этого". — "Ленин, — ответил ему я, — ты не прав. Гораздо раньше, чем через сто лет — в жизни вечной, — мы увидим настоящее равенство в торжестве католической истины". Ленин молчал. Как рационалист, он не мог со мной согласиться. Как вежливый человек, он не хотел показать свое несогласие".

Можно представить себе удивление читателей "Osservatore romano", узнавших о таком признании. Через месяц в газете была опубликована вторая статья Виктора Беде. В беседе с Лениным священник пытался убедить его в том, что революция принесла огромное количество бед. Ленин возражал, что до революции поло­жение было еще хуже. "Вся кровь, пролитая революцией, — всего лишь капля по сравнению с кровью, пролитой царизмом. По срав­нению с царскими палачами, мы — агнцы".

Ленин добавил, что не следует смешивать понятия "советская власть" и "коммунизм". Советская власть — это самоуправление, участие всего народа в делах государства и общества. "Мы рас­считываем на молодежь, — сказал Ленин, — которую хотим на­учить жертвовать собой ради других; мы сумеем освободить ее от вековых предрассудков капиталистического строя и религии".

"Вы выбрали неверный путь, — возразил ему священник, — для всего этого вам нужен религиозный идеал". — "Вы хотите, чтобы приехали ваши монахи, — ответил Ленин, — и настроили крестьян против Советов?"

Я объяснил ему, что значит настоящая религиозная жизнь. Он помолчал, потом пробормотал: "Нет, это невозможно".

Я говорил о свободе вероисповедания, введя которую он стал бы российским Константином. Тогда, устремив на меня свой глу­бокий взгляд — на его лице уже тогда была заметна печать смер­ти, — Ленин сказал: "Тебя послал папа." — "Нет". Он смягчился: "Я восхищаюсь тобой... Я чувствую, что мне осталось жить совсем немного. То, о чем ты мечтаешь, слишком прекрасно, чтобы я мог это осуществить, слишком велико, чтобы я мог взяться за это. Я надеюсь, что еще придут другие люди, которые для того, чтобы сде­лать человечество счастливым, будут использовать не принужде­ние и кровопролитие, а те методы, которые предлагаешь ты".

"Через несколько месяцев Ленин умер", — этими словами заканчивается статья Виктора Беде.

По нашему мнению, картина, написанная Виктором Беде, слиш­ком прекрасна, чтобы соответствовать истине. Его свидетельство не только противоречит коммунистической агиографии Ленина — это еще ничего не доказывает, — оно не соответствует историчес­ким данным о последних годах жизни Ленина. Можно поверить в то, что аббат Виктор Беде захотел увидеться со своим старым парижским приятелем после того, как тот стал вождем коммунис­тической России, и допустить, что их встреча в Кремле действи­тельно произошла, хотя рассказ об этой встрече явно приукрашен. Но поверить в то, что Беде видел Ленина в Кремле "за несколько месяцев до смерти", невозможно.

Ленин умер 21 января 1924 года в селе Горки (ныне Горки Ленинские), в тридцати километрах к югу от Москвы, где он любил отдыхать и постоянно жил с 16 декабря 1922 года. В 1923 году он провел в Москве всего один день — 19 октября. Кроме того, врачи ограничили его интеллектуальную деятельность несколькими ми­нутами диктовки и часом или двумя чтения в день. Следовательно, достоверность требует перенести визит аббата Беде к Ленину на осень 1922 года, когда Ленин наперекор первым появившимся у него симптомам склероза головного мозга принялся лихорадочно работать. В записке его секретаря говорится, что со 2 октября — дата его приезда в Москву — по 16 декабря он принял 171 посети­теля. Имя Виктора Беде в этом списке не значится.

Но может быть, Беде все-таки написал правду? В последнем издании Советского Энциклопедического словаря (Москва, 1980) — он напоминает французский "Лярусс" и насчитывает 80 000 ста­тей — в статье "Горки" говорится, что Ленин жил там постоянно только с 15 мая 1923 года. С другой стороны, мы знаем, что в после­дние годы жизни его посещали сомнения — разумеется, не по пово­ду материалистической "веры", а по поводу тех средств, которые использовали коммунисты в борьбе против религии. 1 мая 1921 года совпало с православной Пасхой. "Правда" писала по этому поводу, что представилась идеальная возможность разоблачить религиозный обман. Ленин высказал свои соображения Молотову, в чьем ведении была тогда "Правда", настаивая на том, что антирели­гиозная пропаганда не должна носить "грубый", "кустарный" харак­тер. Но мнением Ленина пренебрегли. Ярый материалист Сквор­цов-Степанов вопреки этим рекомендациям и к огромному неудо­вольствию Ленина организовал пародии на крестные ходы.

Опыт антирелигиозной борьбы 1920—1922 годов показал все изъяны этих кампаний, их вульгарность, показал, что атеисты не понимают религиозные чувства православных. В этом убедилась даже сама Крупская, жена Ленина. Многие надеялись, что вместе с нэпом — новой экономической политикой — придет и новая рели­гиозная политика — более толерантная и более либеральная. В 1919 году Николай Бердяев основал в Москве Вольную акаде­мию духовной культуры, объединившую таких мыслителей, как Франк, Ильин, Радлов, Карсавин.

В ответ на это возрождение религиозной философии и мисти­цизма был основан журнал "Под знаменем марксизма", для которо­го Ленин написал в марте 1922 года статью "О значении воин­ствующего атеизма". Он заклеймил в ней слабость атеистичес­ких публикаций, которые, по его мнению, значительно уступали материалистическим и антирелигиозным сочинениям энциклопе­дистов XVIII века. Ленин призывал также объединить усилия ате­истов-марксистов с неверующими представителями буржуазии в борьбе против сторонников идеалистической философии — "дип­ломированных лакеев поповщины". Он предостерегал редакцию журнала от впадения в ложный идеализм наподобие идеализма Древса, который в своей книге "Миф о Христе" пытался доказать, что Иисуса никогда не было на самом деле и вместе с тем высту­пал за обновленную религию, способную противостоять материа­листическим течениям. "Это реакционер, прямой, сознательный, открыто помогающий эксплуататорам заменять старые и прогнив­шие религиозные предрассудки новенькими, еще более гаденькими и подлыми предрассудками".

Что же касается самого аббата, то несколькими годами позже он захотел вернуться в Россию. В письме от 26 августа 1929 года монсеньор д'Эрбиньи предупреждал Неве: "Священник венгерско­го происхождения, ныне каноник в Куре (Швейцария) аббат Беде — тот самый, который написал воспоминания о посещении им своего старого однокашника по учебе в Париже Ленина, собирается пред­принять новую поездку в СССР, чтобы ознакомиться с положени­ем дел в области религии и попытаться улучшить его. Он едет туда, — продолжал д'Эрбиньи, — на свой страх и риск, без какой бы то ни было определенной миссии. Разрекламировал свою поез­дку в выходящей в Польше немецкой газете. Он написал и мне, но я ответил ему с крайней сдержанностью. Это ревностный священ­ник, у него явно благие намерения, но он так и остался журналис­том и готов посвятить первого встречного во все, что ему извест­но, надеясь таким образом путем убеждения обратить этого чело­века; что ж — намерения вполне благородные". Д'Эрбиньи, прекрасно знавший об отношении Советов к католическим эмис­сарам, пришел к следующему выводу: "Если ему предоставят обе­щанную визу, то полагаю, это будет сделано лишь для того, чтобы опорочить все то, о чем он будет говорить".

Неве поблагодарил президента "Про Руссии" за это сообще­ние и ответил, что будет крайне осторожен. Прекрасный знаток России, он не нуждался в советах своего римского друга. Проект аббата Беде внезапно принял новый оборот: священник-журналист заявил на страницах "Верхне-Силезского курьера" о своем наме­рении направиться в СССР, чтобы возобновить прерванные связи. Соглашение между Святым Престолом и Италией было заключе­но. Почему бы не попробовать достичь такого соглашения и с Советским Союзом? Орган немецких центристов "Germania" пе­репечатал эту статью, придав ей такой политический оттенок, ко­торым она никогда не обладала. 22 августа 1929 года "Osservatore romano" опубликовала резкое опровержение: аббат Беде возло­жил на себя миссию, которую не поручал ему никто из представи­телей церковных властей; ватиканская газета выражала удивление по поводу того, что серьезная "Germania" поверила таким слухам. Но вернемся назад. Если даже допустить, что аббат Беде дей­ствительно встречался с Лениным в Кремле, то, как мы полагаем, эту встречу следует перенести на 1922 год и отбросить как недо­стоверные многие высказывания о Католической Церкви, приписы­ваемые аббатом Ленину. И все же инициативы улучшения отно­шений между Ватиканом и Советами имели место: другой священ­ник, прекрасный знаток России, мысливший в гораздо более реалистических категориях, чем Беде, написал письмо председате­лю Совнаркома Украины Христиану Раковскому, в котором хода­тайствовал об установлении дипломатических отношений между СССР и Святым Престолом. Этим священником был не кто иной, как бедный макеевский настоятель отец Пи Неве. В данном слу­чае мы можем, по крайней мере, опираться на достоверные сведе­ния. Вот этот документ — конечно, неофициальный, но, как нам кажется, весьма важный для того, чтобы показать, какой оборот могли принять отношения между двумя государствами. Хотя, ко­нечно, мы далеки от того, чтобы полагать, будто дипломатическое признание могло бы изменить весь ход истории...

Письмо Неве Раковскому:

Миссионер, не имевший никакого особого мандата, Неве решил — по праву выходца из большой семьи бедного рабочего, находивше­гося в России с 1906 года и не покидавшего Макеевку с самого прибытия туда в 1907 году, горячо любившего Россию, несмотря на все превратности политической жизни, — написать наркому инос­транных дел Украинской Советской Социалистической Республи­ки Раковскому. Мы приводим полностью этот документ — насто­ящий политический меморандум, знакомство с которым могло бы оказать значительную помощь дипломатам Святого Престола во время переговоров, которые они вели в 1925 году в Берлине с представителями Советов⁸⁵.

"Макеевка, 1 июля 1923 Господину Раковскому, народному комиссару иностранных дел, Харьков. Господин Народный комиссар,

Позвольте французскому католическому священнику, с 1906 года живущему в России, искреннему другу русского народа, поде­литься с Вами мыслями, которые на протяжении долгого времени не дают ему покоя.

Я, монах, но — будьте уверены — не иезуит и, следовательно, не имею ни малейшего желания покинуть тот скромный приход, на ко­торый был назначен своим начальством (я служу здесь с 1907 года). Идея, которая неотступно преследует меня и о которой я сооб­щаю Вам со всей прямотой и честностью без всяких риторичес­ких оговорок и предосторожностей, заключается в том, что для республики Советов было бы полезно и нужно установить дипло­матические отношения с римским Верховным Понтификом, так как, завязав эти контакты, республика ничего не потеряет, но, напротив, завоюет престиж и доверие в глазах всех честных людей и обре­тет друзей среди мудрых и дальновидных политиков.

Я предвижу возникновение одного затруднения: сейчас в России Церковь отделена от государства. Но можно быть уверен­ным, что папа не станет требовать их союза. При царской власти, когда такой союз существовал, Католическая Церковь испытывала в основном притеснения и подозрительное отношение со стороны правительства. Само собой разумеется, что Рим не хочет возвра­щения к былому положению дел.

Вам хорошо известно, что произошло во Франции. Прави­тельство Комба резко разорвало отношения с Ватиканом. Знаменитый Бриан, пренебрегши всеми церковными канонами, провел закон об отделении Церкви от государства, считая что тем самым он приносит пользу отечеству. И что же вышло? Закон остался мертвой буквой для всех католиков; влияние Рима продолжало расти, и даже некатолические государства пожелали иметь свои представительства при Святом Престоле. Франция осталась не у дел, что нанесло огромный ущерб ее моральным интересам — оп­лоту интересов материальных. Французские антиклерикалы по­няли, что совершили ошибку, что принятие закона, противоречаще­го каноническому праву и подлинным свободам Церкви, чревато угрозой миру внутри страны — необходимому условию укрепле­ния влияния державы во внешней политике. И наши радикалы были вынуждены пойти навстречу Риму.

Ни для кого не является ни позорным, ни унизительным иметь прямые отношения с отцом многих сотен миллионов хри­стиан, с человеком, голосу которого внимает весь мир и который обладает самым высоким нравственным авторитетом во всей Вселенной.

В настоящее время Католическая Церковь в России дезорга­низована. Епископы либо решили сами, либо были вынуждены покинуть родину, их пребывание за рубежом — прекрасный аргу­мент для тех, кто говорит о преследовании религии Советским пра­вительством. Эмигрировали многие священники, что также дает повод для агитации против российского правительства. Семина­рии закрыты, ряды духовенства не пополняются, многие приходы остались без пастырей. Такое положение дел, достаточно хорошо известное за рубежом, способствует росту враждебного отношения к нынешней власти.

Советские государственные деятели только повысили бы свой авторитет, положив конец столь ненормальному положению. За­чем давать врагам Республики оружие, которое они оборачивают против этой Республики?

Папа вступил в переговоры с представителями Красной Рос­сии, чтобы помочь голодающим; в газетах было объявлено, что Ва­тикан выразил свои соболезнования по поводу убийства в Лозанне представителя Советов в Италии Воровского. Весьма вероятно, что Святой Отец Пий XI не будет противиться установлению отноше­ний с новой властью, но даже если по какой-либо причине папа откажется от этого, в глазах всего мира Советское правительство удостоится большого уважения за то, что оно сделало первый шаг. Есть еще одно крайне важное соображение. Миллионы рус­ских католиков (униатов) и православных находятся теперь за пределами своей родины — особенно много их в Польше. Разве не является желательным, чтобы свобода совести этих экспатрии­рованных русских гарантировалась бы каким-либо иным документом помимо Рижского договора? На мой взгляд, уместнее всего было бы заключить договор с папой. Через своего нунция в Вар­шаве он мог бы передавать польскому правительству все замеча­ния Советского правительства, а польскому духовенству — необхо­димые указания, как обращаться с православными с должной спра­ведливостью и любовью.

Для того чтобы переговоры привели к успеху, необходимо, чтобы общественное мнение видело их пользу и понимало их смысл.

Таковы, господин Народный Комиссар, те соображения, кото­рые я счел своим долгом кратко Вам изложить. Согласитесь, что здесь не содержится ничего контрреволюционного; моя цель — послужить делу русского народа и религии честным и приемле­мым путем. Никто не внушал мне такие мысли, и никто не знает об этом письме. Это моя инициатива, и вся ответственность ложит­ся исключительно на меня.

Если мои соображения покажутся Вам интересными, я с радо­стью приеду в Харьков по Вашему приглашению в то место и время, которое Вы соблаговолите указать, после 28 июля — в пе­риод, когда мне легче будет сделать перерыв в своей службе.

Господин Народный Комиссар, прошу Вас извинить меня за то, что я решился писать непосредственно Вам. Примите мои завере­ния в глубокой преданности делу русского народа, который я люб­лю от всего сердца и представляя который Вы проявляете таланты, которые должны признать как друзья, так и враги.

Эжен Неве, миссионер Августинцев Успения".

Неве регулярно знакомился с советской печатью и поэтому не мог не знать о всех тех событиях, которые произошли до 1 июля 1923 года (этим числом датировано его письмо). Он не мог не знать о процессе, состоявшемся в марте того же года в Москве, на котором перед судом предстали знакомые ему по Петербургу свя­щенники: приговоренный к смертной казни монсеньор Цепляк, ко­торого Неве заменил на должности капеллана "Доброго Пастыря", получает помилование и высылается из страны, но его генераль­ный викарий монсеньор Буткевич расстрелян. Ему было также хорошо известно, что писали советские газеты о Генуэзской кон­ференции. Он много раз вступал в контакт с папской миссией в Ростове. Генуэзская конференция завершилась провалом. Папская миссия помощи подвергалась резким нападкам, и дни ее были со­чтены. Отношение советского правительства к Католической Цер­кви не могло не ухудшиться после того, как Ватикан отказался признать его. Неве был убежден, что единственным выходом из сложившейся ситуации окажутся переговоры.

17 апреля 1924 года он написал письмо о. Кенару, сообщив о письме Раковскому, и объяснил свои взгляды: "Мне бы хотелось, чтобы Святой Отец и русское правительство смогли найти чест­ный modus vivendi. Документ, копию которого я посылаю Вам, явился плодом долгих размышлений. Доводы, которые я выдвигаю, не поте­ряют своей актуальности и по прошествии некоторого времени — напротив, их ценность будет расти с каждым днем. Есть еще один важный аргумент: что бы ни говорили контрреволюционеры и эмигранты, большевики все-таки реально правят Россией, именно им удалось установить в этой стране относительный порядок. Контрреволюция приведет лишь к пролитию еще целого моря кро­ви и может способствовать введению законодательства, крайне неблагоприятного для католицизма. Я не говорю о беспорядках и бандитизме, которые неминуемо последуют в этом случае".

Неве продолжал: "Хотя сам я этого не слышал, могу себе представить, какие основные претензии предъявляют Советам католики всего мира: эти большевики — неверующие, воинственные безбож­ники, они способны на все. Допустим. Но все можно объяснить. Кто эти люди, которые сейчас правят страной? Это русские, в прошлом — православные (по паспортным данным), которые, в большинстве своем, не получили никакого религиозного воспитания или же в церкви, в школе — выучили, что вся сущность религии заключается в повино­вении царю и уплате налогов. Еще это евреи, которые сохранили чувство обиды от невозможности дать хорошее образование своим детям в стране, где их презирали, где подстрекаемые фанатичными монахами и попами толпы устраивали погромы. Это представители всех национальных меньшинств, насильно включенных в состав бывшей империи, к русификации которых было призвано духовен­ство. Я вовсе не собираюсь оправдывать неверие власть предержа­щих — просто пытаюсь объяснить его. И потом, чем они хуже на­ших революционеров? Забота о человеческих душах и благо Церкви требуют, чтобы папа перешагнул через многое. Если Святой Пре­стол смог нормализовать отношения с Францией, то почему бы не попробовать нормализовать их и с Россией? Нельзя ли, по крайней мере, постараться найти общий язык?"

Далее Неве писал: "Предложения мои абсолютно бескорыст­ны: уж я-то никак не могу похвастаться хорошими отношениями с представителями местных властей — напротив, мне пришлось пре­терпеть от них много неприятностей, и, когда потребовалась защита, я вынужден был обратиться к центральной власти в Харькове, где осуждают перегибы и не требуют ничего, кроме соблюдения зако­нов. Я вовсе не хочу сказать, что все было прекрасно, — просто хочу быть справедливым по отношению ко всем. И потом, большевики энергично борются, причем небезуспешно, против двух источников греха: лихоимства и пьянства, которые были, пожалуй, самыми страш­ными язвами при старом режиме. Если они активно распространяют мысль о том, что вера несовместима с наукой, то это происходит только потому, что в России до сих пор не было крупного ученого-верующего, и опять-таки большую роль в распространении безбо­жия сыграл прежний режим. К тому же и в этом они не до конца последовательны: в прошлом году правительство, а вслед за ним и вся Россия торжественно отметили столетие со дня рождения Пас-тера, который между тем был глубоко верующим человеком".

В своей защите нового режима Неве доходит до явно неспра­ведливых упреков в адрес старого. Он совершенно не упоминает об Иване Павлове, глубоко верующем ученом, открывшем условные рефлексы и удостоенном за это в 1904 году Нобелевской премии. Впрочем, не надо забывать, что он писал это письмо, рассчитывая на то, что оно будет прочитано и советской цензурой, и папой. В конце своего пространного послания он говорит: "Надеюсь, цензура пропу­стит это письмо, так как должно стать ясно, что мне нечего скрывать, и если Вы сочтете нужным поделиться моими соображениями с кем бы то ни было, то можете сделать это: я просто высказал все, что думал. Стараюсь подняться выше политики. Никто не требует от папы давать индульгенцию коммунизму, но как было бы хорошо, если удастся найти общий язык с коммунистами для общего блага обеих сторон и для высшего блага душ, искупленных Кровью Хрис­товой! Подобное соглашение, несомненно, повлечет за собой целую волну комментариев — но что поделаешь! Нам остается лишь мо­литься и ждать: чего хочет Благий Бог, то и происходит".

Отправляя обычной почтой о. Кенару дубликат своего письма наркому Раковскому, Неве неким образом дублировал свой демарш. Несомненно, его письмо было получено Раковским, но ответа Неве не дождался. Как раз в этот момент Раковский назначен предста­вителем России в Лондоне.

Неве отнес также копию письма в областной совет в Юзов-ку. "Мне ее возвратили, потому что в ней содержится явное дока­зательство того, что я защищаю духовные интересы русских от посягательств поляков. Если Вы сочтете нужным, я готов напи­сать подобное по духу письмо Чичерину — ведь просто необходи­мо что-то делать. В Москве увеличилось число религиозных собра­ний. На одном из них с симпатией говорили о папе. Профессор духовной академии во всеуслышание провозгласил, что пришло время возвратиться к единению с Папой Римским. Один из ораторов заявил, что двенадцать городских священников уже воссоедини­лись с Римской Церковью и открыто поминают папу на богослу­жениях". Несомненно, он намекал на группу русских католиков.

Многочисленные письма Неве, относящиеся к 1922—1925 го­дам, свидетельствуют о том, насколько близка была его сердцу идея признания Римом Советской России. Несомненно, в этот период он отнюдь не являлся противником Советов — каким сделается впоследствии, когда преследование верующих станет систематическим и открытым. Напротив, Неве высказывается как решительный сторонник нового режима. В письме от 5 июня 1924 года из Харькова, где жил его друг, аббат Ильгин (отправлено через папскую миссию в Ростове), он снова объясняет о. Кенару, что необходимо как можно скорее установить дипломатические отношения между Святым Престолом и Россией: "Что касается признания Советской России Святым Престолом, то мое мнение на этот счет не изменилось — я считаю, что оно очень желатель­но, и чем раньше — тем лучше. Что касается модуса, то его ука­жет Сам Дух Святой. Моральные силы католиков, лишенных свя­щенников и таинств, продолжают иссякать. С огромным трудом удается удержать в лоне Церкви даже тех, чьи храмы не закры­ты. Если бы Вы только видели, до каких мерзостей дошла здесь безнравственность, если бы Вы только слышали эту адскую про­паганду безбожия, Вы бы удивились, что еще так много душ со­хранили верность Богу своих отцов. Да поможет Благий Господь Святейшему Отцу, авторитет которого для нас незыблем, найти людей, способных начать переговоры. Я понимаю, что само по себе ничего не получится, но разве не может католический мир упо­вать на чудо Божие?"

В своем очередном письме от 23 июня 1924 года Неве делит­ся неприятными впечатлениями от деятельности папской миссии, которая действовала в Ростове вплоть до сентября 1924 года. "В настоящее время на иждивении Святого Престола находятся 25 000 учащихся, которые станут яростными большевиками". Но, несмот­ря на это, установление дипломатических отношений казалось ему важным как никогда. Главное — постараться не оскорбить законо­дателей, а для этого потребуется избежать прямых нападок на ос­новной закон об отделении Церкви от государства, как это было сделано, между прочим, в меморандуме Пия XI, адресованном стра­нам—участницам Генуэзской конференции. Неве приводит при­мер, каким образом можно подойти к решению вопроса о религи­озном образовании и культовых зданиях:

I. Религиозное образование. Знаменитый декрет об отделе­нии Церкви от государства и школы от Церкви говорит об этом следующим образом: "9. Школа отделяется от церкви. Преподава­ние религиозных вероучений во всех государственных и обществен­ных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеоб­разовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом".

Это указание было подтверждено в 1918 году в постановлении Народного комиссариата юстиции. Впоследствии решением ВЦИКа инструкция была уточнена следующим образом: "Приме­чание к параграфу 3. Не разрешается преподавание религии лицам, не достигшим восемнадцатилетнего возраста. Для лиц старше во­семнадцати лет разрешаются частные уроки, лекции и чтения по вопросам религиозного обучения, если они (уроки, лекции, чтения) не носят характер систематического школьного образования". Разъяснение наркомата юстиции от 7 июня 1919 года за № 697 гласит: "Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви не запрещает тем, кто этого желает, обучать своих детей на дому катехизису или любой другой религии".

Уголовный кодекс (ст. 122) гласит: "Преподавание малолет­ним или несовершеннолетним религиозных вероучений в госу­дарственных или частных учебных заведениях и школах или с на­рушением установленных для этого правил влечет за собой при­нудительные работы, на срок до одного года". Недавнее распоряжение наркоматов внутренних дел и просвещения, о кото­ром мне сообщили, но текстом которого я пока не располагаю, гла­сит, что родители могут приглашать иностранцев для дачи религи­озного домашнего образования трем детям — не больше (25 мар­та 1924 года, № 129).

Неве комментирует: "Подход к решению этой проблемы пред-

"Постановление Народных комиссариатов внутренних дел и просвещения

Инструкция о порядке занятия с детьми вне школы. Утверждена 22 декабря 1923 года

Исходя из постановления X-го Съезда Советов (Собр. узак. 1923 г., № 28, ст. 326), признавшего невозможность разрешения частных групповых занятий с детьми вне школы, принимающих характер частной школы, Народный Комиссари­ат Просвещения и Народный Комиссариат Внутренних Дел настоящим предлага­ет принять к руководству следующее:

1. Запретить занятия с детьми вне школы путем организации групповых занятий с группами детей количеством более трех человек.

2. Занятия с группами детей не более трех человек разрешать лицам соот­ветствующей педагогической квалификации, каковая устанавливается отделами народного образования.

3. Лицам, желающим вести занятия с детьми, согласно п. 2 настоящей инст­рукции, вменить в обязанность после предварительной визы профессионального союза работников просвещения зарегистрироваться в отделе народного образо вания и получить на основании указанной в п. 2 проверки квалификации разре­шение на ведение занятий.

4. Воспретить школьным работникам индивидуальное репетиторство уча­щихся своей школы.

5. Надзор за соблюдением лицами, ведущими занятия с детьми согласно п. 2 настоящих правил, осуществлять губернским и уездным отделам народного обра­зования и органам Народного Комиссариата Внутренних Дел.

6. В случае обнаружения ведения групповых занятий с детьми лицами, не имеющими права на занятия в порядке п. 3 настоящей инструкции, таковых ли­шать этого права и привлекать к ответственности. Подписали:

Заместитель Народного Комиссара Внутренних Дел

Хлопянкин Заместитель Народного Комиссара Просвещения

Яковлева".

Цитируется по: Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и Кресть­янского правительства. 1924 4 апреля. (№ 23). Отд. I. Ст. 223. С. 307—308. (Примеч. ред.)

ставляется мне следующим образом. Если возникнет желание об­суждать этот закон, то, мне кажется, не следует требовать его отме­ны — пусть это оружие останется в арсенале большевиков: рус­ское правительство все равно не пойдет на это, но в предстоящем договоре необходимо оговорить, что католические священники имеют право заниматься подготовкой детей к первому причастию — час­тному или торжественному — в соответствии с установлениями Католической Церкви и с параграфом 5 декрета об отделении Цер­кви от государства, гласящим: "Свободное исполнение религиоз­ных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не наруша­ют общественного порядка и не сопровождаются посягательства­ми на права граждан Советской Республики". Мне кажется, что следует действовать именно так.

II. Культовые здания. Их положение регулируется декретом об отделении, §12: "Никакие церковные и религиозные общества не имеют права обладать собственностью. Права юридического лица они не имеют"; §13: "Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным досто­янием. Здания и предметы, предназначенные специально для бого­служебных целей, отдаются по особым постановлениям местной или центральной власти, в бесплатное пользование соответствую­щих религиозных обществ".

"Вот в чем заключается сущность законодательства. §13 на­поминает чем-то французские законы о культах, — считает Неве, добавляя: — "Что же делать, пока не приняты более совершенные законы? Необходимо оговорить, что собственность католических церквей, "считающаяся" всенародной собственностью, могла бы быть, по обоюдному согласию, передана католикам, объединенным в приходские общины в соответствии с установлениями Церкви о цер­ковных советах. Тогда можно будет воспользоваться бывшими ра­нее в употреблении правилами о выборах старост, предоставив право голоса женщинам. Может показаться, что я согласен на слиш­ком большие уступки. Не знаю, может быть, так оно и есть, но разве можно спасти души, не решившись на определенные жертвы? У меня сложилось впечатление, что никто не знает, как говорить с русскими; в Риме детали русского законодательства о культах известны лишь в общих чертах: однако нужно изучить и все под­робности, причем самым тщательным образом".

Видя, что Советы активно пытаются создать чисто марксистс­кое образование, что вся страна наполняется атеистической лите­ратурой, Неве считал, что только признание СССР Святым Престо­лом даст католикам возможность немного передохнуть, возобно­вить издание религиозных книг, календарей и т.д. "Неужели невозможно установить нормальные отношения между Россией и Святым Престолом? — писал он о. Кенару 15 октября 1924 года. — С каждым днем я все больше и больше убеждаюсь в том, что это соглашение необходимо; в противном случае мы умрем от исто­щения сил. Но последнее слово всегда за Богом, и лишь это прино­сит утешение и поддерживает истощенные нравственные силы".

Папская миссия

Провал Генуэзской конференции не остановил папу в его благород­ном стремлении прийти на помощь России. Пий XI назначил амери­канского иезуита Эдмунда Уэлша представителем папской миссии, присоединенной к ARA — American Relief Administration, — воз­главляемой Гербертом Гувером. 23 марта 1922 года Уэлш отправил­ся в ознакомительную поездку в Москву и Петроград. 25 апреля 1922 года он вернулся в Рим. 24 июля 1922 года Пий XI дал аудиен­цию двенадцати монахам, отправлявшимся в Россию. Это были: трое салезианцев (два священника и один брат) — они ехали в Москву, трое вербистов (также два священника и один брат) — их служе­ние должно было проходить в Крыму, четверо иезуитов (трое свя­щенников и один брат) — они направлялись в Краснодар, и двое испанских отцов Сердца Марии — их путь лежал в Ростов⁸⁶.

Из Бари они морем отбыли в Россию. О. Кенар виделся с ними в Константинополе, через который пролегал их маршрут, и писал по этому поводу 12 августа 1922 года отцу Манилье: "Члены папской миссии были здесь две недели тому назад по пути в Сева­стополь. Этим одиннадцати монахам, одетым в мирское платье, ко­торые совершенно не знают Россию, будет очень трудно работать без посторонней помощи. Надеюсь, они смогут найти священников, оставшихся в России, и те помогут им. Я сказал им об о. Неве, о существовании которого им ничего не было известно. Похоже, что в определенных кругах не слишком-то верят в наше существова­ние". Все это кажется особенно удивительным, потому что письма Неве были показаны статс-секретарю кардиналу Гаспарри, который сообщал о них Бенедикту XV и его преемнику Пию XI.

Чтобы напомнить кардиналу Гаспарри о положении дел, Ке­нар переслал ему письмо, полученное от одесского настоятеля о. Ашенберга, — это письмо, датированное 31 июля 1922 года, было, в сущности, отчаянным воззванием о помощи. "В Одессе, — кон­статирует священник, — примерно 10 000 католиков, из которых 7000 — поляки. Остальные французы, бельгийцы, итальянцы, немцы, словаки, литовцы. Французы сохранили за собой церковь св. Петра на улице Гавронной, 3, построенную о. Манилье. Положение ужас­ное, и, похоже, никто не собирается нам помогать, тогда как иудеи и протестанты пользуются материальной поддержкой. Но ведь в Одессу приходят корабли из Италии, Испании и других католичес­ких стран! За последнюю зиму у нас погибло около 1000 человек". Отцу Ашенбергу помогали на приходе о. Пфлуг и капуцин о. Фран­суа. Им с большим трудом удавалось прокормить себя.

В сентябре 1922 года настоятель католической церкви в Ро­стове известил Неве о том, что папская миссия доставила ему по­сылку от о. Кенара — пакет с продуктами и 500 франков. Неве не заставил себя ждать и немедленно прибыл в Ростов. Там находи­лись два испанских кларетинца — дон Педро Вольтас и дон Анхе-ло Вергарра. В городе было также представительство итальянско­го Красного Креста, возглавляемое неким "графом или князем" Пиньятелли, племянником кардинала ди Бельмонте, — он передал Неве бутылку вина.

В папской миссии Неве узнал о тех контактах, которые Святой Престол установил с Советами во время Генуэзской конференции. "Несколько дней спустя, — писал он 2 сентября Кенару, — здесь прошел слух, что Ватикан заключит договор с Кремлем. Ах, если бы монсеньор Пти поменял пыль Афин на матушку-Россию! Что каса­ется жизни православия, то тут происходят необычные события; все подвержено брожению. Партия ультрамодернистов выдвинула про­грамму, грозящую увести русскую Церковь весьма далеко от семи Вселенских соборов. В конце этого месяца ожидается созыв нового собора. Глядя на то, как Господь призывает к Себе колеблющихся, обретаешь мужество, даже пребывая в полном одиночестве. Те, в сердцах коих теплится вера во Христа, постепенно приходят к идеям Владимира Соловьева. Это видно даже в моем тихом уголке. Если в один прекрасный день я перейду в восточный обряд, то уже на следующие сутки у меня появятся новые духовные чада".

Когда Неве писал эти строки, он имел в виду наметившееся тогда в России движение за воссоединение с Римской Церковью. Порой целые приходы вслед за своими настоятелями переходили в католичество. Например, в Нижней Богдановке православный священник Патапий Емельянов, обратившийся под влиянием чте­ния журнала "Слово Истины" и книги о. Урбана "Православие и католицизм", перешел в Католическую Церковь вместе со всем своим трехтысячным приходом — к огромной досаде православ­ных. Митрополит Андрей Шептицкий, которому стало известно об этой тенденции, наделил о. Неве особыми полномочиями, о чем его официально известили через каналы дипломатической почты. Стоит привести этот документ полностью⁸⁷:

"Смиренный Андрей, милостию Божией и по благословению Святого Апостольского Престола митрополит Галицкий, архиепис­коп Львовский, администратор Киевской митрополии, возлюблен­ному отцу Пию, настоятелю церкви в Макеевке, шлет приветствие во имя Господа нашего.

В силу полномочий, предоставленных Нам Святым Апостоль­ским Престолом, Нашей мерности показалось уместным назначить тебя, преподобный отче, до следующего Нашего решения, которое отменит настоящее, Нашим Местоблюстителем для Церквей авто­номной Украины, Тавриды Крымской, областей Кубани и славного Войска Донского со всеми полномочиями епархиального епископа.

Повелеваем тебе также, возлюбленный отец, во исполнение заповеди Господней с любовью принимать в общение клириков и мирян, желающих воссоединиться со Святым Римским Престолом, и всячески оберегать и соблюдать в целостности их церковные общины в соответствии с Правилами Святых Отцов и канонами Восточной Церкви. Незамедлительно сообщай Нам обо всем про­исходящем. Да благословит Бог тебя, твои труды и твой народ.

Написано в Риме, в церкви святых мучеников Сергия и Вак­ха, год 1923, 10-го дня месяца мая.

Смиренный Андрей, митрополит R.S".

Шептицкий прислал также следующее пояснение: "Вы може­те принимать в общение священников и приходы, давать им юрис­дикцию, перемещать их и т.д., облекать их необходимыми полномо­чиями для присоединения к католической вере раскольников (те, кто не искушен в богословии, могут быть приняты и разрешены после прочтения ими Никейского Символа веры и краткой форму­лы признания юрисдикции папы). Если какой-либо приход прини­мает Унию, то при этом не должно происходить никаких внешних изменений — ни в богослужебных книгах, ни в храмовых ико­нах — до тех пор пока все окончательно не определится". В этом письме, написанном в 1923 году, содержится вся объединительная (или, как сказали бы другие, униатская) программа митрополита Андрея Шептицкого, которой он был верен до самой смерти, после­довавшей 1 ноября 1944 года.

Собор, о котором упоминает в своем письме Неве, все время откладывался и смог открыться только 29 апреля 1923 года. Си­нод обновленческой Церкви, соперничавшей с законной Церко­вью патриарха Тихона, дошел до того, что принял решение о низ­ложении патриарха и даже попытался отменить патриаршество. Был проведен ряд радикальных реформ: вводилась выборность всей церковной иерархии снизу доверху; допускался повторный брак вдовых священников; епископы ставились из представите­лей женатого духовенства, причем епископ мог оставаться в бра­ке; клирики стали стричь волосы и носили рясу только во время службы; раздавались требования убрать из церквей иконостасы и т.д. Вся Россия приняла новый календарь; попы все еще проти­вятся этому и продолжают праздновать Пасху по старому стилю. Возможно, собор займется решением этого вопроса, а также рас­смотрит вопрос о богослужебном языке, поскольку уже повсеме­стно начали переводить богослужения на разговорный русский и малороссийский (украинский). "Насколько я могу судить, — счи­тал Неве, — правительство не вмешивается во внутрицерковные дела и предоставляет духовенству полную свободу решать их по своему усмотрению".

В Риме куриальные отцы регулярно знакомили кардинала Гас-парри с письмами Неве. 6 декабря 1922 года о. Бодуи писал гене­ральному викарию о. Мобону, что накануне, во время молитвы "Ave Maria" виделся с кардиналом Гаспарри:

"Сначала я вручил ему пожертвования на нужды голодающих в России в размере 10 000 франков. Его Высокопреосвященство благодарит Вас за помощь, которую Вы оказываете Святому Пре­столу в выполнении этой трудной миссии. Он добавил также, что делегаты и некий иезуит, имени которого он не назвал, возврати­лись, сообщив и хорошие, и неприятные новости.

Хорошие новости: на будущий год Россия сможет обеспечить себя необходимым продовольствием, так как урожай был весьма обильным. Если бы сельское хозяйство было в лучшем состоянии, Россия могла бы даже рассчитывать на изобилие, но ощущается сильная нехватка рабочих рук и организованности.

Следствием этого в определенной степени являются плохие новости: установление советского строя кажется свершившимся фактом. Население привыкает к новому режиму, и ни одно оппози­ционное движение не заявляет о себе открыто.

Потом я передал Его Высокопреосвященству письма о. Пи, уведомив его, что Неве смог установить контакт с посланниками Святого Престола в Ростове, получил от них материальную по­мощь и выражает благодарность папе. Кардинал, вспомнив преды­дущие письма о. Пи, сильно заинтересовавшие и даже позабавив­шие его своим бодрым настроением и живостью стиля, обрадовал­ся, что поступила новая корреспонденция. Он тут же прочел вслух первое письмо, в котором о. Пи выражает признательность Пию XI. Его развеселила фраза: "Я удостоился быть личным пенсионером папы". "Думаю, это поистине святой человек", — такими словами кардинал выразил свое мнение об о. Пи".

Кардинал Гаспарри воспользовался визитом о. Бодуи, чтобы расспросить его об о. Сальвьене Мильетти, замешанном в деле "Ельника" монсеньора Бениньи и в подробностях рассказал всю его историю⁸⁸.

Эти события происходили в трудный для конгрегации ассум-пционистов период. Поскольку о. Мобон слишком поздно созвал капитул для избрания нового генерального настоятеля, а сами вы­боры прошли с некоторыми отступлениями от правил, Святой Пре­стол отказался признать правомочность созванного в 1922 году капитула.

Рим решил провести тайный опрос всех давших обеты мона­хов конгрегации, основываясь на результатах которого Конгрега­ция по делам монашествующих 6 марта 1923 года назначила гене­ральным настоятелем о. Жерве Кенара. Служивший ранее в Рос­сии, он был одним из лучших знатоков Востока. Неве направил ему телеграмму, в которой выражал свой восторг по поводу состо­явшегося назначения. Теперь у него появился в Риме начальник, который не только понимал его, но и был настоящим другом, всеми силами готовым помочь делу "русской миссии".

Март 1923 года был также отмечен московским процессом епископа Яна Цепляка и петроградским процессом католических священников. Монсеньор Цепляк, исполнявший после высылки архиепископа фон Роппа обязанности апостольского администра­тора Могилева, отдал своему клиру распоряжение сопротивляться изъятию церковных ценностей. Власти арестовали его самого, ге­нерального викария архиепархии прелата Буткевича, десятерых священников латинского обряда, а также экзарха русских униатов Леонида Федорова. 3 марта обвиняемые были переведены из Пет­рограда в Москву. Процесс, обвинителем на котором выступал Крыленко, завершился очень быстро. Решения суда говорят сами за себя: Цепляк и его генеральный викарий приговорены к смерти, Федоров — к десяти годам заключения, а остальные священни­ки — к различным мерам наказания. Среди осужденных были Ан­тоний Малецкий и Теофил Матуленис, которые впоследствии были рукоположены во епископов — соответственно в 1926 и 1929 году — и стали епископами-исповедниками.

Столь беспощадные карательные меры ознаменовали триумф кремлевских ультра. Нарком иностранных дел Чичерин и предста­витель Советов в Риме Боровский были против этих приговоров, поскольку под удар ставилась судьба их усилий по сближению с Римом.

Кардинал Гаспарри, получивший шифрованную информацию о московском процессе от германского посла в Москве, направил телеграмму председателю ВЦИК Калинину. 28 марта советское правительство заменило приговор Цепляку на десять лет заключе­ния по причине того, что "гражданин Цепляк является представи­телем культурного сообщества, подвергавшегося угнетению во вре­мена царизма и буржуазной революции". Но смертный приговор монсеньору Буткевичу был приведен в исполнение 31 марта, в ночь с субботы на пасхальное воскресенье в подвалах Лубянки. Он стал первым известным нам мучеником-католиком, пострадав­шим от большевиков.

Как должен был поступить в этой ситуации Святой Престол? Ведь папская миссия по оказанию помощи голодающим все еще находилась в России. 14 мая 1923 года в Ватикане состоялось засе­дание совета, которое возглавил кардинал Гаспарри. На встрече при­сутствовали: монсеньор Пиццардо (заместитель Гаспарри), о. Ледуховский, поляк, генерал иезуитов, и один священник-салезианец из папской миссии в Москве, командированный в Рим о. Уэлшем. Перспективы вырисовывались довольно мрачные: ресурсы папской миссии истощились, а расстрел монсеньора Буткевича в пасхаль­ную ночь мог сильно охладить щедрость католиков. Советы сооб­щили о. Уэлшу, что его миссия должна закончить свою работу к 15 июля 1923 года. Поскольку Германия имела в Москве своего посла, был поднят вопрос о возможности направить в Москву из Крыма немецких вербистов во главе с о. Германном. Возвратившись в Москву, о. Уэлш представил Ольге Каменевой новую программу помощи, содержавшую смутные намеки на возможность признания СССР Святым Престолом. Он снял квартиру в доме № 44 по улице Воровского, которая могла в дальнейшем стать резиденцией апос­тольской делегации. Каменева не поверила предположениям Уэлша, который сообщил германскому послу, что ожидает выездной визы и должен покинуть СССР 23 ноября 1923 года. Тогда же Чичерин уведомил Рим — также через посольство Германии, — что Советы хотят поддерживать хорошие отношения со Святым Престолом, не­смотря на отъезд о. Уэлша, причиной которого является исключи­тельно его враждебное отношение к коммунистическому режиму⁸⁹. Вернувшись в Ростов, Неве встретился там с итальянским иезуитом о. Пьемонте, который возвратился из Москвы, где виделся со своим начальником — немецким салезианцем о. Герхардтом, заменившим о. Уэлша на посту главы миссии. По мнению Герхардта и Пьемонте, единственной причиной преследования католиков было то, что почти все священники были поляками и, если Святой Отец отошлет их всех в Польшу, положение будет спасено. Неве придерживался другого мнения. Пусть польские священники и не поддерживают идею воссоединения Восточной Церкви с Римом, но на кого еще можно оставить несчастных католиков, живущих и стра­дающих в России? Кем заменить отозванное духовенство? Ведь нельзя же заместить все приходы итальянцами. Или, может быть, прислать немцев? И вообще, кто сказал, что Россия согласится выпустить из своих пределов поляков? В случае конфликта с Польшей они будут прекрасными заложниками! "Сегодня каждый священник в этой стране — исповедник веры. Такова правда".

Неве был прав, и его защита польских священников искупает строгое осуждение, высказанное в их адрес при других обстоя­тельствах.

Новые пути

Прибыв в Рим, Цепляк встретился с папой и кардиналом Гаспарри и без прикрас поведал им о положении в России. Свя­той Престол отозвал свою миссию и, таким образом, лишился вся­кой возможности вести переговоры с СССР и защищать интересы католических священников и мирян, оставшихся на территории этой страны. Перед отъездом миссии (23 августа 1924 года) кар­динал Гаспарри просил о. Германна заверить генеральных викари­ев Могилева и Тирасполя в том, что Святой Престол обязательно найдет другие пути, чтобы помочь им⁹⁰.

Каковы же были эти "другие" способы, которыми папа хотел прийти на помощь католикам России? В двух епархиях, располо­женных на территории СССР — Могилевской и Тираспольской, — было около миллиона католиков и примерно двести священ­ников. Пий XI решился на прямые переговоры в Берлине: Герма­ния, новый друг Советского Союза, казалась наиболее подходя­щим местом для этих секретных контактов. Монсеньор Пачелли, нунций в Мюнхене с 1917 года и в Берлине — с 1920-го (эти посты были объединены только в августе 1924 года), был при­рожденным дипломатом и прекрасно знал, что такое коммунизм.

Габриэль Аното, возглавлявший чрезвычайную миссию француз­ского правительства в Риме по случаю канонизации Жанны д'Арк, 16 мая 1920 года написал отчет о поездке председателю Совета министров и министру иностранных дел Мильерану. Ему показа­лось, что люди, которыми окружил себя Бенедикт XV, не разделяют непримиримых позиций Пия X. "Особенно выделяется монсеньор Пачелли, бывший нунций в Мюнхене, назначенный теперь в Бер­лин, — писал Аното. — Он обладает тонким умом, и у него сложи­лась репутация сторонника австрийской партии. Молодой, импо­зантный, вкрадчивый, амбициозный, понимающий, где можно извлечь выгоду, — но, похоже, его амбиции решили немного усмирить, "от­правив в ссылку" в глубь своей собственной системы"⁹¹.

Монсеньор Пачелли был рукоположен во епископа Бенедик­том XV 13 мая — в день, когда Матерь Божия явилась трем детям в Фатиме и открыла им тайны, связанные с судьбой России. Это знаменательное совпадение в жизни будущего папы Пия XII было отмечено близким к нему биографом Джиллой Греминьи⁹².

Находясь в Мюнхене, монсеньор Пачелли смог составить лич­ное представление о коммунистах, столкнувшись со "спартаковца­ми". Мы имели возможность ознакомиться с рукописными воспо­минаниями монсеньера Монтини, в которых повествуется о том, как нунций в Баварии Пачелли однажды попал в больницу с тяжелой формой гриппа. Он упросил главного врача отпустить его из клиники, с трудом добрался до нунциатуры и стал свидетелем "посещения" этого учреждения "спартаковцами", грозившими "убить нунция". Увидев самого Пачелли, они ретировались. Монтини от­мечает, что Пачелли считал величайшим благом тот факт, что он присутствовал тогда в нунциатуре⁹³.

18 декабря 1924 года, обращаясь с речью к кардиналам, Пий XI уделил особое внимание смыслу и характеру папской миссии по­мощи, которая ввиду последних событий, произошедших в Советс­ком Союзе, стала объектом суровой критики: существование мис­сии, сказал папа, вовсе не предполагает признания советского ре­жима. Более того, понтифик призвал правительства всего мира остерегаться угрозы социализма и коммунизма, не забывая при этом об улучшении условий жизни трудящихся⁹⁴.

Практически в то же самое время, 8 января 1925 года, Пий XI направил свои указания монсеньору Пачелли. 2 февраля посол СССР в Берлине Н. Крестинский сообщил нунцию, что он уполномочен передать ему предложения советского правительства. Советский Союз требовал дипломатического признания. Католической Церкви пре­доставлялась возможность существовать в рамках советского законодательства, признававшего свободу совести и гарантировавшего беспрепятственное отправление культа, а также право получать фи­нансовую помощь под контролем государства. На тех же условиях епископам позволялось поддерживать связь с Римом. Советское законодательство предусматривало выборы священнослужителей са­мими верующими. Монсеньор Пачелли спросил, относилось ли это и к назначению епископов. Крестинский ответил, что закон не прово­дит различия между епископом и священником. Тем не менее 11 февраля 1925 года Крестинский уведомил Пачелли, что при назначе­нии епископов Святой Престол будет иметь право выдвигать свои кандидатуры, обсуждать и утверждать их. Этот первый этап перего­воров завершился 24 февраля 1925 года⁹⁵.

Переговоры возобновились в октябре того же года. К этому времени в СССР развернулась травля польских священников, ко­торых обвиняли в шпионаже в пользу иностранных держав. Мы обнаружили рассказ о двух значительных вехах этой кампании в письмах, которые Неве продолжал посылать в Рим, умоляя папу признать советское правительство. Ведь от дипломатических ком­промиссов, по его убеждению, зависела судьба Католической Церк­ви в России⁹⁶.

Первый эпизод — дело польского священника из Житомира Федуковича. Он признал под пыткой, что получил указания соби­рать сведения шпионского характера от представителя польских властей — в данном случае, от польского консула в Киеве — Свирского. "Добившись этого признания, бедного священника зас­тавили написать письмо папе, которое обещали оставить в тайне. На следующий день письмо было опубликовано в газетах. Несча­стного доставили в Харьков, где отпустили из-под ареста. Ему по­советовали остановиться у местного настоятеля. Он пришел туда в полной растерянности, упал на колени и, схватившись за голову, стал говорить, что навлек на себя проклятие Божие, умоляя убить его, чтобы положить конец угрызениям совести. Харьковский на­стоятель аббат Ильгин смог привести его в себя только с помо­щью валериановых капель и нашатыря, после чего напомнил Феду-ковичу о милосердии Божием и укрепил его".

Впоследствии Федукович совершил самосожжение, облившись бензином. Неве считал, что это дело рук ГПУ. На Лубянке знали о раскаянии священника и, опасаясь раскрытия обмана, пошли на инсценировку самоубийства.

Второй эпизод связан с письмом о. Николая Толстого, униат­ского священника, судьба которого уже знакома читателю. Он по­селился в Одессе, где настоятель католического прихода Ашенберг поручил его окормлению французскую церковь св. Петра. В Одес­се оставалось еще около сотни французов, а о. Николай владел французским языком. В 1926 году некий русский священник по имени Александр, человек образованный и красноречивый, бывший выпускник духовной академии, принял католичество. Толстой от­несся к нему весьма недружелюбно. Когда же Ашенберг поддер­жал о. Александра, Толстой состряпал некое послание папе, кото­рое в "Известиях" от 27 января 1925 года было охарактеризовано следующим образом:

"Письмо ксендза. Одесса. 24 января. В одесских "Известиях" от 25 января помещено открытое письмо католического протопрес­витера местной церкви Николая Толстого к римскому папе Пию XI. В этом письме католический священник указывает на неве­роятное засилье в последнее время польского духовенства, захва­тившего на Востоке церковь целиком в свои руки, подавляющего всякое иное духовенство, делающего церковь орудием политики и добивающегося посредством латинизации церкви ее ополячения". Вот как выглядели комментарии самого Николая Толстого: "Церковь должна стоять вне политики и шовинизма; она интернаци­ональна. Но у нас ксендзы служат орудием политики и часто явля­ются ее деятельными агентами, как это видно из письма житомирс­кого ксендза Федуковича по вашему адресу. Какое правительство в состоянии терпеть подобных лиц, которые, являясь служителями культа, одновременно являются тайными политическими агентами соседней державы? Можно ли считать их мучениками, если их зас­луженно карают за их подпольную деятельность? Своим развраща­ющим влиянием и иностранными деньгами они увлекают наших священников, находящихся от них в материальной зависимости". "Какая клевета на униатских священников, — возмущается Неве, — истинных исповедников, никогда не имевших ничего обще­го с польским правительством! Далее Толстой пишет, что он уже тридцать пять лет священник, что он был приговорен царским пра­вительством к поселению на Сахалине (вот новость!), что его мно­го раз ссылали за призывы к воссоединению Русской и Римской Церквей, что он получал благодарность и благословения многих пап. Толстой считает, что сейчас наступил благоприятный момент для воссоединения Русской Церкви с Римской, и просит назначить епископов в советские республики, чтобы положить конец зави­симости клира от консулов и агентов Польши..." Одесский свя­щенник сообщил Неве, что Толстой, которого он упрекнул за ни­зость этого поступка, ответил ему: "Написать Святому Отцу было моим долгом; я знаю, что он получил мое письмо. Он не ответил, но я сделаю так, что он будет вынужден ответить..."

Власти воспользовались заявлением Толстого как формальным поводом, чтобы заставить католиков подписать заявления против духовенства, обвиненного в шпионаже. "Делегат Комитета общественного спасения (который именуется здесь ГПУ) прибыл из рай­онного центра (Бахмута) в Сталино и вынудил католиков (не име­ющих своего священника) подписать такого рода заявление". В Ма­кеевку представители ГПУ прибыли с намерением арестовать Неве на срок проведения этой операции. Но так как настоятеля не было на месте, они собрали десять членов приходского совета и застави­ли их подписать бумагу, в которой говорилось, что католические священники не должны заниматься шпионажем. ГПУ внушало та­кой ужас, что все десять человек поставили свои подписи.

Здесь же Неве затрагивает еще один существенный факт: он получил письмо от Дейбнера, который сообщает, что из заключения освобождены многие униатские священники (имена не названы). Дейбнер утверждал, что в Ленинграде было более шести тысяч русских католиков. С другой стороны, некий молодой священник Житомирской епархии, рукоположенный в Польше и нелегально отправленный в Россию по поручению епископа Дубовского, был задержан властями за незаконный переход границы. Он должен был занять место Скальского, генерального викария в Киеве. Как же поступать в такой ситуации? Для Неве ответ был ясен: "Я повторяю это уже на протяжении двух лет — необходимо всту­пить в переговоры с Москвой. Я получаю здесь мало информа­ции. Может быть, Рим уже предпринял какие-то шаги. Не надо падать духом. Нам необходимо заключить какое-то соглашение — пусть даже не очень выгодное. Время не ждет".

О. Кенар регулярно показывал эти письма кардиналу Гаспар-ри, который информировал о них Пия XI. Святой Престол решил продолжать переговоры, несмотря на все проволочки со стороны Москвы. Воспользовавшись прибытием Чичерина на отдых в Ба-ден-Баден, монсеньер Пачелли добился секретной встречи с ним, которая состоялась 6 октября 1925 года на частной квартире бра­та-близнеца немецкого посла в Москве. 7 сентября 1925 года Па­челли вручил послу СССР Крестинскому ноту, в которой говори­лось, что Святой Престол готов потребовать от католического ду­ховенства декларировать свою лояльность к властям, если Советский Союз предоставит Ватикану право назначать епископов и разре­шит обучение основам веры лиц, не достигших восемнадцати лет. В тот вечер Чичерин сказал, что все дела находятся у Литвинова⁹⁷.

9 февраля 1926 года по просьбе Пачелли посол Германии в Москве спросил Чичерина, почему на ноту от 7 сентября до сих пор не последовало ответа. Извинившись, Чичерин ответил, что нота действительно уже давно рассматривается и что разногласия между сторонами не столь велики. Этот ответ был получен во время дипломатического приема 28 февраля 1926 года. Но уже 29 марта нунций Пачелли по распоряжению Пия XI тайно рукополо­жил во епископа направлявшегося в Москву о. Мишеля д'Эрбиньи, который затем рукоположит прямо на территории СССР еще тро­их епископов. Однако к данным событиям мы вернемся позднее. В сложившихся обстоятельствах все сведения, поступавшие от представителей Советов, казались обманом. Когда д'Эрбиньи уже находился в Москве, Чичерин сообщил немецкому послу, что он занимался подготовкой "циркуляра", который должен был опреде­лить положение Католической Церкви в СССР и отношения меж­ду советским правительством и Ватиканом. Проект предусматри­вал возможность контактов между Ватиканом и русскими като­ликами, но не предоставлял Церкви право юридического лица, право владения недвижимостью, не разрешал религиозное образование и централизованную организацию церковной жизни. "Циркуляр" был вручен монсеньору Пачелли 11 сентября 1926 года, через два дня после того, как д'Эрбиньи уехал из России, совершив перед этим хиротонию четвертого епископа.

Установление дипломатических отношений между Францией и СССР

Ниже мы приводим таблицу, в которой указаны даты офици­ального признания Советской России различными государствами в первые годы ее существования. Таблица составлена по советс­ким источникам⁹⁸.

Надо заметить, что еще 20 апреля 1920 года в Копенгагене консулом Франции Дюшеном и Литвиновым было подписано со­глашение об урегулировании обмена военнопленными и репатриа­ции русских солдат, воевавших в составе русского экспедиционно­го корпуса во Франции. Соглашение это не повлекло за собой никаких дипломатических шагов. Однако, несмотря на отсутствие официальных дипломатических отношений, между двумя странами существовал определенный "модус вивенди", позволявший осуще­ствлять торговые сделки. В 1921 году в Париже был создан фили­ал общества "Аркос", возглавляемый Скобелевым.

Победа левых сил на выборах 1924 года ускорила установле­ние официальных дипломатических отношений. 6 октября 1924 года состоялось заседание консультативной комиссии под председатель­ством сенатора от департамента Ло де Монзи. Он, как и Эррио, бывал в СССР и также был сторонником "дипломатии присут­ствия в Кремле". Позиция де Монзи была такова: советское пра­вительство существует уже более пяти лет. В области политики, права и в социальных вопросах оно придерживается принципов, сильно отличающихся от тех, к которым привыкли мы в Европе; но — как бы то ни было — этот режим управляет восемьюдеся­тью миллионами человек. В сложившейся ситуации просто невоз­можно продолжать игнорировать его существование. Нужно сна­чала признать Москву, а потом уже решать все спорные вопро­сы — признание вовсе не означает отказ от претензий.

Неве, по-прежнему продолжавший служение в Макеевке, вда­ли от центров мировой политики, был удивлен медлительностью французского правительства в признании Советского Союза. "Наша пресса пишет, что французское правительство собирается признать правительство России. Скудоумие наших радикалов не знает гра­ниц: они кричат по любому поводу, что они — дети 1789 года, но, когда речь заходит о признании русской революции, самой что ни на есть прямой наследницы революции французской, они начина­ют разводить церемонии. Если установятся нормальные отноше­ния, то, несомненно, станет возможно более свободно ездить отсюда во Францию, а из Франции — сюда".

26 сентября 1924 года из своего "Несуществующего аббат­ства", как он называл Макеевку, Неве отправил письмо Кенару, в котором говорилось: "На днях в газетах был опубликован состав комиссии де Монзи, которая должна изучить вопрос признания нашего СССР Францией. Француз, встречавшийся в прошлом году в Москве с этим де Монзи, сказал мне, что это оптимистически настроенный и наивный энтузиаст. Нуланс — типичный холодный радикал; что касается Гренара, то если это тот самый Гренар, кото­рый был нашим консулом в Одессе в 1914 году во время мобили­зации, — я могу сказать, что он был тогда отнюдь не на высоте. Эррио — если судить по отрывкам из его речей в Лондоне и Женеве, напечатанным в наших газетах, — просто шут гороховый. Наши заявляют, что они без нетерпения, но с интересом ожидают решения этого ареопага. Промысел Божий, никогда не торопивший события, как того, возможно, хотелось бы нам, и сейчас ожидает, пока эти навозные жуки разгребут свою помойку и расчистят широкий путь. Когда же, наконец, они закончат?"

17 октября комиссия де Монзи представила кабинету Эррио свой доклад. Рекомендовалось: 1. полностью признать СССР; 2. предложить возобновление нормальных отношений; 3. напом­нить о претензиях Франции; 4. обещать помощь экономическому развитию России после того, как "доверие Франции будет надле­жащим образом подтверждено".

28 октября Эррио направил председателю Совнаркома Рыко­ву и наркому иностранных дел Чичерину следующую телеграмму:

"Париж, 28 октября 1924.

В подтверждение заявления министерства от 17 июня 1924 года и Вашего письма от 19 июля 1924 года Правительство Респуб­лики, верное дружбе, связывающей русский и французский народы, с сего дня признает де-юре Правительство Союза Советских Соци­алистических Республик как законное правительство на террито­рии бывшей Российской Империи, где его власть признается насе­лением, и как преемника всех предшествующих русских прави­тельств. <...> Нужно сейчас же признать, что важнейшим правилом в отношениях между нашими странами должно быть невмеша­тельство во внутренние дела".

Ночью того же дня на Кэ-д'Орсэ пришел ответ из Кремля:

"Москва, 29 октября 1924.

Г-ну Эррио, Председателю Совета, Париж.

Центральный Исполнительный Комитет Союза Советских Социалистических Республик с большим удовлетворением прини­мает предложение Правительства Франции целиком и полностью восстановить регулярные дипломатические отношения между Со­юзом Советских Социалистических Республик и Францией, осуществив в дальнейшем обмен послами и немедленно начав перего­воры с целью установления дружественных отношений между народами Союза Советских Социалистических Республик и Фран­ции.

Как и французское Правительство, Центральный Исполнитель­ный Комитет Союза Советских Социалистических Республик счи­тает, что взаимное невмешательство во внутренние дела является неотъемлемым условием установления отношений с любым госу­дарством вообще, и с Францией в частности, и с удовлетворением принимает заявление Правительства Франции по этому поводу"⁹⁹.

Первым официальным актом восстановления отношений была состоявшаяся 6 ноября передача Раковскому дворца русского по­сольства на улице Гренелль. 3 декабря в Париж прибыл советский посол Красин. 15 декабря 1924 года послом Франции в СССР был назначен Жан Эрбетт. 30 октября в "L'Information" появилась его статья, где отмечалось: "Восстанавливая дипломатические отноше­ния и не опасаясь того, что они могут быть сведены на нет полити­ческими или экономическими противоречиями, правительства Па­рижа и Москвы внесут свой вклад в дело мирного решения этой важнейшей проблемы (мира в Европе). Никто не получит от это­го такой выгоды, как пограничные с Россией государства. Их безо­пасность зависит от этого "общего мира", который не возможен без франко-русских отношений". С такими надеждами в январе 1925 года Эрбетт отправился в Москву.

|<в начало	<< назад	к содержанию	вперед >>	в конец >|