|<в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|

Глава IX

БУДНИ КАТОЛИЧЕСКОГО ЕПИСКОПА В МОСКВЕ

(1926—1936)

Портрет

Монсеньор Неве приступил к выполнению своего епископского слу­жения. 9 сентября 1926 года в депеше, адресованной правительству Франции, посол Эрбетт писал: "Едва ли можно было найти лучшего кандидата — он честен, уравновешен, трудолюбив и настойчив. Эти­ми чертами характера Неве очень напоминает французских кресть­ян, из которых он произошел и к которым остался очень близок. Но в то же время это высокообразованный человек, сумевший собрать в макеевском церковном доме целую библиотеку". Поистине, труд­но было дать более точную характеристику Неве!

В то время каждому епископу полагалось иметь свой герб. О. Бодуи, некогда писавший о. Неве в Макеевку не слишком любез­ные послания, теперь спрашивал его о будущем гербе. "Символами моих предков, — отвечал Неве, — были плуг, кирка, лопата и моло­ток, на земле или на дереве. Если Вам удастся найти художника, который в состоянии сделать подходящий эскиз, я был бы рад". Однако рисунок, созданный в Париже, ни в коей мере не отвечал пожеланиям Неве. Вот его описание: "На серебряном поле крас­ный иерусалимский крест, сверху, на лазурном фоне, три золотые розы". Девиз — "Pax vobis" и "Мир всем" (по-церковнославянски), с призывом: "Потрудимся".

Объяснение: крест напоминает о том, что именно в Иерусалиме монсеньор Неве дал монашеские обеты, красный цвет — о постоян­ных испытаниях. Три золотые розы символизируют Богоматерь Ус­пения, Лурдскую Богоматерь и святую Терезу Младенца Иисуса — его небесных покровительниц. Поскольку епископ был родом из Жьена, из Орлеанской епархии, на гербе был начертан "клич" Жанны д'Арк, Орлеанской девы — "Потрудимся, и Бог дарует нам победу".

Неве никогда не помышлял о гербе. Он происходил из про­стой семьи и гордился этим. "Мы были маленькими людьми и выжили благодаря помощи ордена св. Винсента де Поля". Всю свою жизнь он старался как можно больше помогать бедным. И хотя, будучи московским епископом, Неве ежедневно посещал по­сольства и общался с теми, кого называли сильными мира сего, на закате жизни он писал одной из своих духовных дочерей: "Я ни­когда не работал на буржуазию и богатых — я работал только на бедных, которые также обладают многими достоинствами; я стал служить им за послушание и всегда был счастлив, что мне доста­лось такое служение — ведь помощь нищим одно из условий дела искупления: Pauperes evangelizantur — нищим благовестуется".

В 1906 году, едва приехав в Петербург, Неве стал интересо­ваться "весьма плачевными условиями жизни рабочих". Он внима­тельно знакомится с документами по социальным вопросам: о со­стоянии рабочих садов, кооперативов, учреждений взаимопомощи и страховки, городских народных кредитных касс, обществ трезвости, квартир рабочих. В Макеевке, после отъезда инженеров, Неве в одиночку помогал рабочим — обнищавшим и зачастую остро нуж­давшимся в самом насущном. Его благотворительная деятельность в Москве была направлена на поддержку французских католиков, в большинстве своем — за исключением сотрудников посоль­ства — бывшим учительницам, которые после революции практи­чески оказались в полной нищете.

В газете "Фигаро" от 11 октября 1927 года был опубликован репортаж журналиста Жо Лондона "После десяти лет большевис­тского режима советские люди примиряются с Богом". Весьма ко­лоритно здесь запечатлен облик Неве: "Это благородный человек, сочетающий в себе ученость и святость. Ему совершенно не зна­комо чувство страха... я смог только заметить, что он подвластен глубокой печали. В своем скромном мирском костюме — простые брюки, поношенный пиджак с красной ленточкой в петлице (на­града за нелегкий труд)' — монсеньор Неве скорее мог бы сойти за бедного университетского преподаватели, чем за прелата Римс­кой Церкви, и прохожие, каждый день встречающие на улицах Мос­квы этого товарища с толстовской бородой, конечно же не дога­дываются, что перед ними француз, да еще в епископском сане". Действительно, борода придавала ему особый местный колорит. Неве рассказывал, что однажды вечером, во время одного из революци­онных праздников, два слегка подвыпивших рабочих в восторге уставились на его бороду и воскликнули: "Ну, точно Карл Маркс!" Неве осознавал, что его судьба находится целиком в руках Божиих, и любил повторять русскую пословицу: "Бог не выдаст — свинья не съест". При этом он удивлялся, с какой легкостью уда­лось новому режиму завоевать прочные позиции среди русского народа. "Коммунизм побеждает не доктриной, а террором; помогло ему и терпение русского народа, а также его забитость и невежество, часть вины за которые лежит на духовенстве". "Что меня поража­ет, — писал он 10 апреля 1933 года, — так это бесконечное долготерпение и покорность народа... Эти страдания не могут остаться без награды: невозможно, чтобы Бог, попустивший столь тяжкие ис­кушения, не излил бы наконец на эту страну Свое милосердие".

Монсеньор Неве смог выжить в советском аду благодаря трем своим качествам: благочестию, культуре и юмору.

Благочестие. Это был настоящий молитвенник. "Теперь я могу дольше молиться, и это придает мне сверхъестественное спокой­ствие: я чувствую себя не столь одиноким, — писал Неве. — Тиски сжимаются, я уже ни епископ, ни приходской священник: я не могу пойти в другие храмы, не могу посетить бедных, стариков и боль­ных — это навлекло бы на них опасность". Надеяться вопреки всему — таким мог бы стать его девиз. "Бывают моменты, — писал он, — когда мне кажется, что я присутствую на похоронах католицизма в России. Это крест из крестов". После нескольких лет епископского служения Неве в полной мере осознавал тя­жесть своего креста. "Остались еще священники и храмы; но свя­щенники не имеют храмов, а храмы не имеют священников, и веру­ющие умирают без последнего напутствия".

Культура. Неве отличался незаурядным умом и ненасытной любознательностью — об этом можно судить по тому, что мы скажем далее о его библиотеке и о его любви к книгам. Отложило свой отпечаток на складе мировоззрения епископа и его крестьян­ское происхождение — он был реалистом. В Орлеанской семина­рии он получил хорошее классическое образование. Неве был в новициате в Ливрийском аббатстве, где мадам Севинье, непре­взойденный мастер эпистолярного жанра, любила проводить вос­кресные дни и старалась найти утешение после разлуки с дочерью и после того, как на маркиза де Помпонна обрушились несчастья и он был отстранен от руководства министерством иностранных дел за то, что не сообщил в срок королю о депеше из Баварии. Неве тоже был мастером эпистолярного жанра. И если в его пись­мах не так много говорится о невзгодах, то это лишь свидетель­ствует о его мужестве и сдержанности.

Юмор. Именно природный оптимизм помог монсеньору Неве преодолеть самые неожиданные, порой даже смешные ситуации и выдержать ту постоянную слежку, объектом которой он являлся на протяжении всех десяти лет епископского служения в Москве. Юмором пронизана вся его корреспонденция. К примеру, московс­кую "театральную афишу" он отображает следующим образом: "Театр имени Ленина — "Горе от ума" Грибоедова. Театр имени Сталина — "Не в свои сани не садись" Остров­ского.

Театр имени Калинина — "Идиот" Достоевского.

Наркомфин — "Бедность не порок" Островского.

Наркомпрос — "Власть тьмы" Толстого.

ГПУ — утром — "Разбойники" Шиллера, вечером — "Иска­тели изумрудов".

Народный театр — "Без вины виноватые" Островского".

Неве любил рассказывать анекдоты. Приведем типичный образчик. "Коммунист не хочет крестить своего ребенка. Тогда сначала бабка, потом мать, а потом и сам отец крестят его тайком. Возвращаясь домой, отец говорит жене: "Займись Петей". Мать в растерянности. "Ты знаешь, — говорит отец, — чтобы вы не оби­жались, я его окрестил". — "Но я его окрестила Колей", — отвеча­ет мать. "А я Ваней", — вступает в разговор бабка".

Еще одна черта юмора Неве: чтобы сбить с толку цензуру, он часто давал своим корреспондентам различные прозвища, впрочем довольно прозрачные. Кэ-д'Орсэ он называл Отцом Кедором; папу — Дедушкой; Москва фигурировала у него в различных вариациях: Кремлен-Бисетр, Врата рая, Рай-на-Земле, Рай нищеты, Сумасшедший город, или по латыни — Stercus rubrorum — Гноище красных. Но, несмотря ни на что, он любил этот город — "матушку-Москву, белока­менную, златоглавую, гостеприимную, православную и болтливую".

Монсеньор д'Эрбиньи, имевший титул "Илионский" — по древнему городу Илиону-Трое — фигурировал в письмах Неве как "г-н Троянский". Себя он часто называл Пьер Венете — зака­муфлированное русское слово "первенец", — намекая на то, что он был первым епископом, носившим титул "Цитрусский", писал: "Я никогда не видел свою супругу, хотя ее можно порой встретить в России" (цитрус). По сути дела, он вел самую настоящую скитс­кую жизнь — назначенный епископом в Москву, Неве не имел места, где главу преклонить.

Квартира

Приехав в Москву, Неве сначала поселился у своего друга-армя­нина, с которым был знаком еще по Макеевке, потом переехал в комнату, смежную с квартирой, где жили два еврея, работавшие осведомителями ГПУ. Жизнь в таком месте для священника — и тем более для его служанки Тани, перебравшейся в Москву из Макеевки в конце 1927 года, — была просто невыносима. Неве задавался вопросом, не следовало ли ему "скрыться" в посольстве и попросить политического убежища во избежание преждевремен­ной смерти от отравленного кофе или токсичных газов. Святой Престол не одобрил его плана перебраться в посольство. 24 авгу­ста 1927 года МИД направил Эрбетту следующую телеграмму: "Нунций попросил меня под строжайшим секретом передать че­рез вас монсеньору Неве ответ папы на вопрос, заданный ему этим прелатом: "Поступайте так, как и подобает доброму пастырю — по возможности берегите себя от возможных преследований, прячась и переходя с одного места на другое по слову Христа к апостолам". Вы можете также заявить монсеньору Неве191, — говорилось далее в депеше из Парижа, — что в случае необходимости мы обязатель­но будем защищать его как гражданина Франции. Директор поли­тического отдела уже уведомил об этом монсеньора Мальоне".

Несомненно, вдохновителем этой телеграммы был д'Эрбиньи. Совет, данный монсеньору Неве, вполне соответствовал духу Еванге­лия, но был трудновыполним. 30 августа 1927 года Эрбетт телеграфи­ровал в Париж: "После очередного обращения секретаря Элле к нар­кому иностранных дел нам было наконец обещано, что монсеньору Неве будет предоставлено жилье в одном из двух больших домов, принадлежавших московской французской церкви и до сих пор нам не возвращенных (власти утверждают, что судьба этих зданий192 зави­сит от исхода франко-советской конференции в Париже)". Обеща­ние так и не было выполнено. Только в конце мая 1929 года Неве смог покинуть "еврейский чулан". Ему удалось снять себе жилье в доме 33 по улице Бебеля (в районе Бутырок). Это была двухквартир­ная изба с садиком. В квартире было три комнаты, кухня, кладовка, стоила она 60 рублей в месяц плюс 1500 рублей задатка.

В этой квартире Неве почти спокойно провел три года. Ут­ром он садился на трамвай и ехал в церковь св. Людовика. Епис­коп оказывался в самой гуще рабочих, спешивших на заводы, и крестьян, которые везли на рынок сельскохозяйственные продукты, и мог таким образом получить поистине незаменимую информа­цию о том, что думает простой народ о режиме и его вождях. Но вот положение стало опасным — причем не столько для епископа, сколько для его служанки Тани: хозяин дома, устав от хлопот, ре­шил продать здание кооперативу. Епископу было указано на дверь. Между тем, как лишенец, он не имел права покупать и снимать. Что оставалось ему делать? В крайнем случае граф Дежан, посол Франции, сменивший на этом посту Эрбетта, был готов временно предоставить Неве комнату в посольстве. Такое же предложение высказал и итальянский посол Аттолико. У графа Дежана даже родилась идея построить возле церкви, с согласия Святого Престо­ла, маленький дом, который был бы собственностью посольства. Франция внесла бы 60 000 франков — остальное заплатил бы Ватикан. В конце концов холостяк Дежан, сочтя, что общество епископа может быть ему вполне приятным, решил поселить монсеньора и его служанку в посольстве. Неве переехал туда 30 июня 1932 года. Преимущество жизни в посольстве заключалось в том, что теперь Неве мог спокойно писать и не опасаться за судьбу Тани; недостаток же заключался в том, что отныне он не мог при­нимать гостей — каждый русский, входивший в здание посольства, рассматривался как шпион (20 июня 1932 года).

Когда канцелярия переехала в Гранатный переулок, Неве с Таней остались жить в посольстве. После отъезда Дежана весной

1933 года новый посол Альфан и его супруга продолжали оказы­вать епископу гостеприимство. Он был официально включен в советский список иностранцев, а по ведомству иностранных дел числился постоянным гостем и сотрудником французского посла. Когда 1 мая 1934 года в Москву приехал о. Браун, он провел не­сколько недель в гостинице "Савой", после чего тоже стал гостем посла Альфана. Работники Наркоминдела выразили по этому пово­ду недовольство, но посол Франции был не из тех, кому можно было указывать, кого следует, а кого не следует принимать в своем доме. Ни одно посольство не сделало для Неве и Католической Церкви так много, как посольство Франции, предоставившее кров епископу и помогавшее ему вести переписку с Римом. Пий XI неоднократно признавал это и благодарил французских послов в Москве, посылая им папские золотые медали и другие высокие награды Святого Престола.

Распорядок дня и службы

Монсеньор Неве вставал рано — в 5 утра. В 7 часов он уже был в церкви святого Людовика, молился и исповедовал. В 8 утра епис­коп служил мессу на боковом алтаре Богоматери Розария, после чего пил кофе, который варила ему Таня. Чтобы не тратить время на дорогу домой и обратно, Неве пил кофе прямо в сакристии. Затем он принимал прихожан и посетителей, реже — католичес­ких священников, которые приходили к нему за интенциями для месс и за помощью. Этот прием продолжался до десяти — полови­ны одиннадцатого. Вернувшись домой, Неве читал — для себя лич­но и для своих римских корреспондентов — советскую прессу. Это было вовсе не пустое времяпрепровождение. Епископ про­сматривал всю московскую прессу: "Правду", "Известия", "Вечер­нюю Москву", "Рабочую Москву", "Moskauer Rundschau", "Moscow News". Последние две газеты выходили нерегулярно, и найти их было непросто. По-видимому, эти издания выпускались не без дого­воренности с посольствами только для иностранцев. "Безбожник" с 1931 года исчез из киосков, а поскольку ГПУ было известно, что епископ внимательно просматривает этот журнал и пересылает номера "Безбожника" д'Эрбиньи, его подписку фактически "замо­розили". Наконец, "Вестник" Священного Синода и "Журнал Мос­ковской Патриархии". Неве был вынужден разыскивать эти два издания — официально разрешенные, но не распространявшиеся через государственные инстанции и ставшие, таким образом, почти подпольными, — в резиденциях их издателей. Редакция обновлен­ческого "Вестника" находилась сначала на Троицком подворье, потом в храме Христа Спасителя, затем, после разрушения этого храма в 1931 году, в жалкой конуре, в которую переместилась обновленческая канцелярия. "Журнал Московской Патриархии" можно было приобрести на другом конце города, возле Ленинских гор, где сейчас находится Университет имени Ломоносова, в глуби­не маленького дворика, где в 1930 году митрополит Сергий соста­вил свою декларацию. Около часа дня Неве съедал скромный обед, приготовленный Таней, и совершал прогулку по городу, обычно за­ходя к букинистам. Затем он посещал больных и стариков в Мос­кве и пригородах — иногда епископу приходилось ездить за сорок километров от города. По воскресеньям, после второй мессы, его обычно приглашали на обед к послу. В остававшееся время, в дол­гие часы русской зимы, Неве молился, читал, писал письма, которые при публикации заняли бы пятнадцать—двадцать томов.

После того как в 1924 году по Западу прокатилась целая "волна" установлений дипломатических отношений с Советами и в Москву прибыл французский настоятель — к тому же в сане епископа, — храм святого Людовика стал церковью дипломатичес­кого корпуса. На Рождество и Пасху в его стенах всегда собира­лись целые толпы послов. Итальянское посольство, поочередно возглавляемое Манцони, Черутти и Аттолико, всегда питало к Неве особенно дружеские чувства и оказывало ему незаменимые услу­ги. Довольно часто по просьбе итальянских дипломатов монсень-ор Неве возглавлял богослужения для членов дипломатического корпуса в залах посольства. При после Аттолико в итальянском посольстве появился священник — воспитатель детей — салезианец дон Сайте Гарелли. Иногда он помогал Неве или Брауну, но это было для него весьма рискованным занятием — дон Гарелли не был зарегистрирован как священнослужитель и не имел права со­вершать публичные церковные церемонии.

Монсеньор Неве старался придать хоть какую-то торжествен­ность воскресным мессам. Некая Джури играла на органе, две Али­сы Отт, мать и дочь, пели. ("Вечная Ангельская месса", — жаловал­ся Неве.) На большие праздники приходили петь некоторые со­трудники посольств, обладавшие слухом и голосом: можно было услышать полифоническое исполнение. Неве и сам сочинял полифоническую музыку — гимны в честь святой Терезы, Жанны д'Арк, папы и т.д. Монсеньору Неве нравилось совершать мессу в дни национальных праздников — 11 ноября, 14 июля — или, наоборот, в дни траура, объявлявшиеся во Франции или в дружественных странах. Так, 16 февраля 1931 года, он отслужил скромную заупо­койную мессу по маршалу Жоффру. "Посол, которого я из вежли­вости предупредил об этом, заявил мне, что без соответствующих инструкций из Парижа он не придет... Честь спасли секретарь посольства г-н Балаи и жена другого секретаря г-жа Конти, которые все-таки пришли на простую тихую мессу". По этому поводу Неве с возмущением писал: "Бедные дипломаты из католических стран... Они не понимают, что будут пользоваться гораздо большим уваже­нием у большевиков, если открыто, но без бахвальства будут ис­полнять свой христианский долг; они не понимают, что одного это­го будет достаточно, чтобы наши церкви и наши священники ока­зались в более безопасном положении, а католическое меньшинство обрело бы сразу и утешение и поддержку. Какое непонимание!" Посол Эрбетт, напротив, полагал, что его нейтральное отношение к религиозной практике, кстати вполне соответствовавшее принци­пам светской республики, придает больший вес его демаршам в защиту прав католиков.

Неве возглавил и заупокойную службу по французским лет­чикам Ле Бри и Месмену, погибшим 13 сентября 1931 года в авиакатастрофе близ Уфы во время первого беспосадочного пере­лета Париж—Токио193. На службе присутствовали Доре194 со своей женой и члены специально направленной из Франции комиссии, среди которых были граф де Сибур и Девуатин, а также представи­тели посольств Италии и Польши и даже офицер советской авиа­ции. В присутствии консула Франции Арно и советского военного летчика монсеньор Неве благословил вынос гробов из церкви. Во время несения гробов от церкви до вокзала советские самолеты воздавали погибшим последние почести. "Надо сказать, — писал Неве, — представители властей были очень учтивы и вежливы". Сам он произнес по этому поводу речь, в которую, следуя советам д'Эрбиньи, вставил похвальные слова в адрес советских властей. 12 мая 1932 года, в четверг, Неве отслужил заупокойную служ­бу по Полю Думе, президенту Французской республики, победив­шему на выборах 13 мая 1931 года Бриана и убитого русским рево­люционером Горгуловым 6 мая 1932 года. Неве знал его лично: они познакомились в Макеевке, куда Думе несколько раз приез­жал в качестве президента Горнопромышленного общества. Сообщение о заупокойной службе было напечатано в "Известиях" ("Правда" отказалась поместить на своих страницах такую инфор­мацию). Присутствовал весь дипломатический корпус за исключе­нием представителей НКИДа, не дерзнувших пойти на такое про­явление вежливости. Церковь оказалась слишком мала, чтобы вместить всех пришедших на службу. Милиция поддерживала по­рядок снаружи. Посреди храма поставили катафалк, покрытый трех­цветным флагом. Не было произнесено ни одной речи, что, впрочем, не помешало ГПУ отнести столь большое скопление дипломатов и простых людей к провокационным акциям.

Любовь к книгам

Самой настоящей страстью Неве были книги. Будучи бедным священником, он собрал в Макеевке библиотеку, насчитывавшую около восьми тысяч томов. Став епископом в Москве, он про­должил свои поиски, собирая книги для Папского Восточного ин­ститута и римских ассумпционистов. Несмотря ни на что, книж­ная торговля в России не прекратилась. Советы знали, что ино­странцы не прочь полакомиться русскими книгами. Сами они создавали публичные библиотеки на основе фондов церковных, монастырских и частных собраний. Излишки конфискованной литературы передавались в книжные и букинистические магази­ны, которые продолжали существовать во времена нэпа. Советс­кая власть без колебаний соглашалась продавать библиотекам Запада некоторые рукописи и редкие книги. Например, в 1934 году Британским музеем был приобретен знаменитый Синайс­кий кодекс — древнейший список Библии, найденный Тишендорфом на Синае. Кодекс обошелся в цену ста тысяч книг (восемь миллионов франков 1932 года). Половину суммы заплатило го­сударство, остальное было собрано по подписке.

Макеевская библиотека. В период Первой мировой войны Недр не забывал о библиотеке в Макеевке. В 1919 году он писал: "У меня несколько тысяч томов, некоторые из них — очень редкие: во-первых, это Номоканон, изданный в Москве в 1653 году патри­архом Никоном — внесенные в него изменения стали поводом к староверческому расколу; во-вторых, — Требник киевского митро­полита Петра Могилы, изданный в 1646 году в Киеве195 и несущий следы католического влияния. Эта книга стоила до 150 рублей, но в 1915 году мне удалось по случаю купить ее у харьковского букиниста всего за пять рублей".

Несмотря на многочисленные обыски, Неве удалось спасти свою библиотеку. Не стал он выполнять и декрет большевиков, обязывавший всех владельцев частных библиотек зарегистрировать свои книжные собрания. "Я не знал об этом распоряжении", — ответил Неве представителям властей, предъявившим ему претензии по этому поводу. Когда встал вопрос о возможной конфискации биб­лиотеки, Неве послал запрос в губернский центр Юзовку и полу­чил ответ, что собственность иностранных граждан не подлежит конфискации (1922 год).

Неве очень заботился об этой библиотеке — "для того, чтобы собрать ее, мне приходилось во многом себе отказывать, но я верю, что она сможет оказать огромную помощь будущим апостолам, которым надо будет глубоко изучать русский язык, русскую лите­ратуру, историю этой страны и ее Церкви". Будучи любознатель­ным от природы, он был в курсе всех новинок книгоиздания. Вско­ре после революции Неве писал в Париж, что вышли в свет некоторые очень интересные книги: переписка Николая II с импе­ратрицей; дипломатические документы Сазонова (министра ино­странных дел России); депеши Извольского, содержащие отрица­тельные отзывы о французском после Морисе Палеологе. "Известны ли эти книги на Западе? "La Croix" могла бы восполь­зоваться этими материалами".

Назначенный епископом в Москву, Неве поручил охранять биб­лиотеку своему старому товарищу Давиду Майяну. Когда о. Майян был вынужден вернуться во Францию по причине слабого здоровья, а также запустения макеевского прихода — в нем оставалось всего несколько верующих, да и им присутствие французского священника доставляло гораздо большие тревоги, чем утешения, — Неве стал прилагать все силы к тому, чтобы отправить библиотеку в Рим. Со­веты разрешили вывоз русских книг, а итальянский консул в Одессе взял на себя заботы по их транспортировке морем в Неаполь. Неве и Майян сбили тридцать два ящика. Это оказалось не так просто: и гвозди и доски были в то время в дефиците. Советы потребовали, чтобы к каждому ящику была приложена подробная опись книг. "Это стоит очень дорого", — писал Неве, отославший вместе со своей кол­лекцией о. Мартену Жюжи автограф Владимира Соловьева, передан­ный ему племянником философа о. Сергием, и собрание документов министерства внутренних дел России, имевших отношение к приме­нению указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 года на польских землях. Из Неаполя драгоценный груз был отправлен поездом в Рим, в исследовательский центр ассумпционистов. "Нет предела моей радости от сознания того, что моя библиотека спасена от советских погромов", — писал Неве 23 декабря 1929 года из Москвы своему товарищу Майяну, находившемуся на отдыхе в Ментоне. — Это сто­ило нам немалого труда, но труд этот вознагражден". Какую же нео­ценимую услугу оказал Неве нам — всем, кто пользуется фондами этого уникального собрания, большая часть которого находится теперь в библиотеке Французского института византийских исследо­ваний в доме № 14 по парижской улице Сегье!

Московская библиотека. Москва была столицей древних книг и богослужебной литературы; в Петербурге преобладали издания XVIII и XIX веков. В своих посланиях из Рима Пий XI, страстный собиратель книг, и монсеньор д'Эрбиньи просили Неве "приобретать все". Истинная любовь к книгам объединяла Акилле Ратти, Мишеля д'Эрбиньи и Пи Неве, и в приобретении этих богатств они действо­вали сообща. 15 декабря 1926 года Неве писал д'Эрбиньи: "Я нашел еще несколько замечательных книг: а) большой Требник Петра Могилы с его гербом, в хорошем состоянии; б) труд Стефана Яворс­кого "Камень веры", первое издание; в) четыре тома Прологов, издан­ных патриархом Иосифом, — они были приобретены с помощью известного искусствоведа Алпатова". Еще Неве удалось найти ред­кое издание Кормчей книги. Кроме того, он смог приобрести Острожскую Библию — первопечатную славянскую книгу, изданную в 1563 году. 23 августа 1927 года ехавший в Белград де Буазанже отвез эту книгу в Константинополь, откуда ее переправили в Рим. Книжные магазины, писал Неве, скупают книги у частных лиц по смехотворно низким ценам, а затем продают иностранцам по ценам баснословно высоким, что несомненно противоречит вся­ким законам. К счастью, у Неве был друг Фадеев, у которого в Кунцево хранились старинные книги. Неве нашел там труд св. Василия "О посте", изданный в Остроге в 1594 году, и четыре рукописных книги св. Максима о псалмах. Приобрести книги было не так трудно — букинисты охотно продавали их иностранцам за твердую валюту, — гораздо труднее было вывезти их из России. Единственным возможным способом было просить послов прово­зить их в своем багаже. Так, например, посол Италии Черутти, направляясь в отпуск летом 1928 года, довез до Варшавы шесть небольших ящиков, в которые было запаковано сорок восемь дра­гоценных книг. В Варшаве итальянская миссия взяла на себя забо­ты о пересылке этих книг в Рим, минуя таможенный досмотр. Дело в том, что Черутти ехал не прямо в Италию, — он направ­лялся на воды в Бадгаштейн, а потом собирался провести остаток отпуска в Пьемонте, прежде чем возвратиться, заехав в начале октября в Рим, в эту "страну скорби", как писал Неве д'Эрбиньи в письме от 27 августа 1928 года. 5 октября он получил ответ: "Кни­ги доставлены. Они поистине замечательны".

6 июня 1929 года ненасытный д'Эрбиньи попросил Неве при­обрести для библиотеки Восточного института издание Пападопулоса-Керамеуса "Varia Sacra Graeca". Я упоминаю эту просьбу, по­скольку в этой книге, найденной таки Неве, содержится редкое слово Иоанна Златоуста к новокрещеным, произнесенное в пас­хальную ночь. Мне посчастливилось найти в афонском монастыре Ставроникита полное собрание этих омилий Златоуста — их оказалось восемь — и опубликовать его в "Sources chretiennes"196.

В 1930—1931 годы в деле приобретения книг наступило не­которое затишье: во-первых, книжная торговля была национализи­рована, во-вторых, священники и монахи поняли, что любая религи­озная литература становится крайне необходимой для них самих, поскольку она не переиздается, и, наконец, торговать такими книга­ми стало просто небезопасно. Как-то раз Фадеев пришел в по­сольство, где Неве жил с 1 июля 1932 года, чтобы рассказать ему о некоторых интересных книгах, продававшихся в государственных магазинах, где Фадеев тогда работал. Но по выходе из посольства к нему подошли... Контакты стали с тех пор весьма затруднены.

Несмотря ни на что, д'Эрбиньи продолжал просить Неве де­лать новые покупки. Во время своей первой поездки в Россию д'Эрбиньи за триста рублей приобрел двадцать икон у одной старо­обрядческой семьи, которая была очень рада, что таким образом спасла эти образа от осквернения. Теперь он хотел, чтобы Неве нашел еще какие-нибудь иконы для Восточного института. Нако­нец, с помощью профессора Успенского, известного специалиста в области иконографии, Неве посчастливилось приобрести некото­рые иконы. Ему удалось даже достать три картины Васнецова из киевской Свято-Владимирской церкви — на них были изображены Христос Вседержитель, Богородица и святая княгиня Ольга. Каж­дая из этих картин обошлась в пятьсот рублей, и все они были отправлены в Рим в подарок папе.

Переписка Неве с д'Эрбиньи

Все сменявшие друг друга французские послы предоставляли Неве право пользоваться дипломатической почтой, которая отправлялась два раза в месяц — иногда через Ригу, иногда через Варшаву. Из Парижа корреспонденция высылалась в среду вечером, а в суббо­ту утром была уже в Москве, но разбирали ее только в понедель­ник. Таким образом, у Неве оставался только один день, понедель­ник, иногда еще — вторник, чтобы ответить на письма из Парижа и написать свои собственные, пространные, захватывающие послания, адресованные д'Эрбиньи, Кенару, друзьям, монахам, родственникам, знакомым. Во вторник вечером корреспонденция запаковывалась, в среду отправлялась из Москвы, а в субботу утром доставлялась в Париж. Из Парижа письма, предназначенные для д'Эрбиньи, от­правлялись дипломатической почтой в Рим на имя монсеньора Видаля, советника по каноническим вопросам при посольстве Фран­ции в Ватикане, бывшего настоятеля московской церкви св. Людовика. Если же д'Эрбиньи находился где-нибудь в отъезде, коррес­понденцию отсылали на имя его сестры Марты д'Эрбиньи по адре­су: Париж — VII, улица Виллар, дом 17. Иногда д'Эрбиньи посылал свои письма из Рима обычной почтой на адрес Кэ-д'Орсэ, чем при­водил в ужас Неве и посла.

Чтобы развеять подозрения, Неве решил послать монсеньору д'Эрбиньи письмо обычной почтой. Датированное 18 января 1929 года, оно содержало довольно резкие отзывы о Советах, о системе здравоохранения в СССР, о снабжении, о принудительном созда­нии жилищных коммун. Неве просил д'Эрбиньи помолиться Госпо­ду о ниспослании ему силы и достаточного великодушия, чтобы потрудиться на благо тех, кто хотел ему зла, и любить их невзирая ни на что. На следующий день, 19 января, Неве отправил диплома­тической почтой письмо, в котором разъяснил свое поведение: "Я смешал желчь с сахаром". На всякий случай, если письмо, отправ­ленное обычной почтой не дойдет, Неве отправил дубликат. Пись­мо дошло до адресата и было опубликовано в "La Croix" от 17 фев­раля 1929 года. "Зачем "La Croix" понадобилось публиковать это письмо? — недоумевал Неве. — Несмотря на всю свою безобид­ность, оно едва ли сделает меня любимцем наших новых "отцов" (4 марта 1929 года). Кроме того, это письмо вызвало недовольство и на Кэ-д'Орсэ. 16 февраля 1929 года д'Эрбиньи послал обычной почтой ответ, вложив в письмо чек на сто долларов, который банк хотел оплатить рублями. В свою очередь, Неве снова воспользо­вался обычной почтой, полагая, что это письмо, просмотренное со­трудниками ГПУ, сможет хоть как-то застраховать его от возмож­ного гнева властей. "Мне очень жаль, что мое прошлое письмо было опубликовано, — писал он 3 марта, — зарубежная пресса имеет тенденцию извращать любую даже самую незначительную информацию, полученную из России, используя ее в своих целях. Все те двадцать три года, что я живу в этой стране, я ни разу не хотел ни говорить, ни писать что бы то ни было, что могло бы быть использовано во вред столь любимому мною русскому народу и его правительству, действия которого не имеют ко мне прямого отношения и которому я не хочу доставлять неудобств".

Но произошел в ходе этой переписки и более серьезный ин­цидент. По обыкновению, монсеньор д'Эрбиньи отнес письмо, адре­сованное в Москву, в посольство Франции при Святом Престоле в незаклеенном конверте с адресом: "г-ну Эрбетту, послу Фран­ции в Москве, дипломатической почтой — в Москву". Но посоль­ство, вместо того чтобы отправить это письмо дипломатической почтой, передало его некоему путешественнику, который по неосмотрительности опустил его в почтовый ящик в савойском горо­де Модане, даже не приклеив марку. Несмотря на отсутствие мар­ки, письмо все же дошло к адресату. Посол тотчас же позвал Неве и попросил ознакомить его с содержанием полученного докумен­та. В послании говорилось: "15 февраля 1931 года. Дорогой и достопочтенный друг, Дедушке очень понравилось Ваше письмо от 2-го числа, которое я прочитал ему позавчера, накануне его речи, обращенной ко всем. Он благодарит и благословляет Вас — одоб­ряя все, что Вы делаете ad salutem (для вашего здоровья). Сегодня я посылаю Вам это краткое дополнение к моему прошлому письму, которое должно было дойти до Вас вчера или сегодня и в котором говорилось о возможном избрании197... Ordo divini officii (ежегодно публикуемые богослужебные правила) в двадцати экземплярах был вручен вместе с новыми мессами Его Превосходительству коро­левскому послу. Если Вы попросите посмотреть доставленные по­сылки, Вы их там найдете. Большое спасибо за письмо от 2-го числа и присланные с ним печатные материалы. Остаюсь в тес­ном молитвенном единении с Вами, † M. д'Э.".

Далее следовал постскриптум: "20 февраля. Уже подготовив все то, о чем говорилось выше, я решил отказаться от моих планов из соображений предосторожности. Попросите их показать Вам по крайней мере посылки, которые предназначены для Вас, — Вы найдете там много интересного. Некоторые экземпляры Ordo на­ходятся в Москве еще с начала декабря!.. Нужны ли вам понтификальные печати? Хотя это может быть опасным. Как, впрочем, и пересылка "Osservatore". Остаюсь в молитвенном единении с Вами. Может быть, к следующей среде мне удастся написать Вам что-нибудь еще. Работы здесь очень много... Присланные Вами вырез­ки просто бесценны. In Domino, с любовью, † M.".

Если письмо было перлюстрировано цензурой — а ожидать иного можно было, лишь надеясь на чудо, — это означало, что у Советов оказались в руках доказательства того, что Неве был ин­форматором Ватикана и передавал все сведения через посольства Франции и Италии, о чем говорилось в письме открытым текстом. "Дедушкой" назывался папа, сотрудники которого — в данном случае комиссия "Про Руссиа", то есть сам д'Эрбиньи, — пользова­лись вырезками, присылаемыми Неве. "Хотя это письмо и не содер­жит важных секретов, — писал Неве, — я должен был сказать послу, что, если большевики прочли Ваше послание, у них теперь есть доказательство того, что я информатор Ватикана. Намеки на "дедушку" и вырезки крайне прозрачны. Г-н Эрбетт весьма озабо­чен всем этим".

Тем временем срок пребывания Эрбетта в Москве подошел к концу, он перестал быть persona grata. Сменивший его на посту посла Франции в СССР граф Дежан продолжал предоставлять Неве возможность пользоваться дипломатической почтой посоль­ства. Такой же была и позиция Альфана, писавшего в то время послу Франции при Святом Престоле Шарль-Ру, что он с радостью будет способствовать контактам Ватикана с католиками в России и, если бы только была такая возможность, делал бы это открыто, не скрывая своих взглядов.

Узнав о смещении д'Эрбиньи в октябре 1933 года, Неве был очень растерян. Он не знал, кому посылать письма. До мая следую­щего, 1934 года получателем оставался д'Эрбиньи, который даже не передавал эти послания далее в Рим. Затем их переписка прекра­тилась. К счастью, письма Неве и д'Эрбиньи, содержащие интерес­нейшие исторические факты, незнакомые широкой публике, сохра­нились в архивах ассумпционистов. Мы не думаем, что эта кор­респонденция ускользнула от внимания Советов... Интересно, что в строго конфиденциальной депеше от 17 июля 1933 года Шарль-Ру писал: "Все сведения из СССР Ватикан получает от двух фран­цузских священников — монсеньора Неве из Москвы и о. Амудрю из Ленинграда". Неве был еще более категоричен: "Кроме меня, — писал он монсеньеру д'Эрбиньи 15 июня 1934 года, — вам не нужно никаких информаторов; при этом необходимо, чтобы у Ватикана всегда была исчерпывающая информация".

Поездки и путешествия

Перебравшись в Москву, Неве лишь изредка выезжал из столицы. Несколько раз он выбирался в Макеевку, защищая и воодушевляя о. Давида Майяна — одиночество которого усугублялось тяжелой бо­лезнью, поразившей его в феврале 1929 года. Последний раз Неве был в Макеевке летом 1929 года, чтобы отправить книги из своей библиотеки. Это было 9 июля: "Сердце буквально вырывалось у меня из груди; столько трудов и лишений — и столь плачевный исход". Он задыхался от пыли и дыма заводских труб и торопил извозчика, чтобы наконец свободно вдохнуть степной воздух за городом.

В августе 1928 года Неве позволил себе небольшой отдых — он решил отправиться в путешествие по Волге — из Нижнего Нов­города до Астрахани и обратно. Врач посоветовал ему ненадолго уехать из Москвы, к тому же Таня сильно устала, и епископ решил взять ее с собой. Утром 22 августа, в день отъезда, состоялся обыск у аббата Юзвика (см. об этом ниже, с. 348). Но билеты были уже куплены, а места забронированы. Воспоминания Неве об этом путе­шествии по Волге представляются нам очень интересными.

"В таком состоянии духа мы пустились в путь и на следую­щий день, 23 августа, сели в Нижнем на корабль "Алексеевский затон", отправлявшийся в Астрахань. За все время путешествия по Волге — как в одну, так и в другую сторону — нам удалось встретиться только с одним католическим священником. В Казани священника нет; кроме того, корабль останавливается в сорока минутах езды от города (на трамвае), да и время стоянки ограниче­но. В Самаре мы нашли церковь, но немочка-католичка сказала нам, что месса уже закончилась, а священник, недавно изгнанный влас­тями из церковного дома, поехал на трамвае к себе домой — куда-то на окраину. В Саратове корабль стоял всего полчаса, и пойти в церковь, несмотря на подходящее время суток, оказалось невозмож­но. Кроме того, аббата Баумтрога тоже недавно выгнали из церков­ного дома и епископской резиденции. В Царицыне стоянка также была весьма непродолжительной, тамошний священник тоже не живет больше в церковном доме. В Астрахань мы приплыли 28 ав­густа, в день памяти святого отца нашего Августина. Я отслужил в своей каюте мессу — под самым носом у коммунистов, — а затем мы стали искать, где можно позавтракать — буфет на борту оказался закрыт. В этот день праздновалось Успение (по старому стилю), и все магазины были тоже закрыты. С девяти утра до часу дня мы рыскали по городу в поисках пищи и наконец набрели на небольшой ресторанчик, где нас накормили бараньим супом, шаш­лыком и салатом из помидоров; все это мы запили нарзаном. Слава святому Августину! После этого банкета мы отправились в католическую церковь. Настоятелем здесь аббат Деш. Церковь построили лет двести тому назад иезуиты. Вместе с ней был пост­роен и небольшой монастырь, который находится тут же. Должен сказать, что в те времена иезуиты строили весьма основательно. Церковь находится в прекрасной сохранности, и настоятель под­держивает ее в чистоте, радующей глаз и сердце. Ему повезло — занимает (бесплатно, как сторож) три хороших комнаты. Но он жалуется на постоянно сокращающееся число прихожан и на труд­ности жизни. Все же мы смогли поклониться Святым Тайнам, и это принесло нам огромную духовную радость. В Астрахани хлеб выдается по карточкам. На корабле в первом и втором классе к столу давали только черный хлеб, да и то очень немного; белый хлеб мы ели лишь изредка. Во всех городах у магазинов — длин­ные очереди. Ни в одном порту я не видел, чтобы грузили хоть немного зерна. Куда прячут хлеб и с какой целью?"

По возвращении в Москву Неве узнал печальные новости. О. Майян писал ему из Макеевки, что бывший староста прихода в Юзовке Якубовский только что был выпущен на свободу: "Он ска­зал о. Майяну, что много пострадал из-за меня: а ведь мы знакомы с ним уже более двадцати лет. Ему внушали также, что о. Да­вид — шпион и вербовщик шпионов. Все это делается для того, чтобы католики боялись нас, сторонились нас как опасных людей, несущих лишь горе окружающим".

Чтобы закончить повествование о путешествиях Неве, ска­жем, что, едва вернувшись из своего волжского круиза, 8 сентября он отправился в Ленинград, чтобы встретиться с о. Амудрю и — тайно — с монсеньором Малецким. Неве думал, что этот визит остался незамеченным для ГПУ. Но впоследствии выяснилось, что он ошибался. Гувернантку о. Амудрю бретонку Левенхофф вызва­ли в ГПУ: "Как долго он пробыл здесь?" — "Он только отслужил мессу". — "Куда он направился?" — "С утра — на острова, а вече­ром собирался пойти в Эрмитаж". Но очень скоро ГПУ стало известно, что в тот вечер, 10 сентября, монсеньор Неве в сопро­вождении о. Амудрю ходил навестить монсеньора Малецкого.

Гости посла и посетители епископа

Французский посол регулярно приглашал Неве по случаю офици­альных или частных визитов французов в Москву. Итальянское посольство тоже охотно приглашало его. Чувство юмора и глубо­кое знание России и ее проблем делали Неве желанным гостем, и его обязательно приглашали на дипломатические приемы в по­сольстве Франции и других дружеских стран. 14 января 1927 года он присутствовал на лекции профессора Мазона о Тургеневе. Ма-зон жаловался на наркома просвещения Луначарского в связи с делом Мартеля. "Французская секция комитета по интеллектуаль­ным связям, — напомнил он наркому, — добилась предоставления виз девяноста русским ученым, а вы выставляете за дверь уже третьего французского ученого, которому удалось проникнуть в вашу страну". Этим третьим ученым — после профессоров Ма­зона и Тейньера — был Антуан Мартель. Преподаватель универ­ситета, Мартель в течение двух месяцев жил во французском приюте в Ленинграде и писал диссертацию о Ломоносове. У него была виза на три месяца, срок которой истекал 15 января 1927 года. Но 4 января Мартель получил распоряжение о выдворении его из СССР. 9 января его отправили в Одессу, откуда, после мно­гочисленных ходатайств посла перед Литвиновым, он смог вер­нуться в Москву, а оттуда — в Ленинград, где ему позволили про­быть еще шесть недель. ГПУ стало известно, что среди польских священников ходят слухи, будто Мартель — священнослужитель, присланный в Россию для подготовки церковной унии.

Неве получил подтверждение этому в августе 1932 года, ког­да в Москву приехал брат Антуана Мартеля, умершего в 1931 году. Он сообщил Неве, что встревоженный депешей брата, просив­шего его пойти с ходатайством в советское посольство, он встре­тился с Раковским, который ему сказал: "Ваш брат интересуется не только славянской филологией, но и объединением Церквей. Он имел неосторожность открыться польским священникам с четырнадцатой линии, которые все работают на ГПУ. В этом была его ошибка. Тут уж ничего не поделаешь". "Вот так со временем проясняются довольно странные дела," — добавляет по этому по­воду Неве.

В 1932 году, когда СССР стремился разрядить напряженность в отношениях с Францией, у посла было особенно много гостей. Назовем Мендеса Франса, Ивона Дельбо, "марсельского коммунис­та" Шарля Барона, члена ассоциации французских шахтеров, по­славшего свою жену возложить красные розы к мавзолею Ленина, генерала Клоделя — делегата Лиги Наций на Дальнем Востоке, Луи Ружье, приехавшего по поручению министра Анатоля де Монзи исследовать достижения в области образования. В конце июля 1932 года на борту корабля "Куба" к берегам Невы прибыли уча­стники трансатлантического круиза (группа врачей, профессоров и т.д.). Среди них были шесть священнослужителей. Неве подсме­ивался "над нашими французскими простофилями, которые позво­лили себя обмануть нашим Pulverwerfer (немецкое слово, обозна­чающее тех, кто пускает пыль в глаза) и поверили в достижения и чудеса советского рая". 12 августа 1933 года в посольстве состо­ялся прием в честь ста пятидесяти туристов, прибывших на борту "Мексики", бросившей якорь в ленинградском порту. Среди них был каноник Жирар де Нанси и сводный брат монсеньора Фельте-на, мэр Реймса Маршандо, графиня Рейнах де Фуссманнь, подарив­шая Неве переносной алтарь еще во времена Деникина.

Было бы утомительно перечислять всех тогдашних посетите­лей, к которым Неве относился немного свысока, заранее зная, ка­кие радужные отзывы будут они делать о коммунистической Рос­сии по возвращении во Францию. Тем не менее некоторые из этих гостей заслуживают особого внимания. Неве не встретился с о. Омезом, лилльским доминиканцем, пробывшим в СССР две недели. Он выдавал себя за "независимого коммуниста" и воздерживался от участия в каких бы то ни было богослужениях. Омез встречался с представителями советской молодежи и беседовал с ними до двух-трех часов ночи. 10 ноября 1931 года, во вторник, он посетил по­сольство. Тогда поверенный в делах Пайар позвал Неве, чтобы тот смог с ним побеседовать. Но Неве не смог прийти. Пайар, которо­му все это не понравилось, не хотел, чтобы о. Омез поехал в Ле­нинград, поскольку таким образом он мог скомпрометировать о. Амудрю, бывшего, между прочим, его собратом по доминиканскому ордену. По возвращении во Францию о. Омез встретился с монсеньором д'Эрбиньи и отчитался перед ним о своей поездке. По свидетельству епископа, он сильно поддался советской пропаганде и был в восторге от увиденных им в стране Советов "преиму­ществ". Люди, с которыми он встречался, показались ему искрен­ними. О. Омез был принят Пием XI. Ему посоветовали больше нигде не рассказывать о своей поездке в Советский Союз. Но он поехал на север Франции, где выступил с несколькими лекциями, которые, как счел префект, были исполнены явным прокоммунистическим духом. Это вызвало тревогу МИДа, и папа — а может быть, монсеньор д'Эрбиньи — распорядился удалить о. Омеза из Лилльской семинарии для русских, в которой, со слов д'Эрбиньи, оставалось в то время всего трое польских студентов.

Завершая этот раздел, коснемся визита Жака Шастне, директо­ра газеты "Temps", с которым Неве встретился в посольстве 21 мар­та 1936 года. В 1935 году Шастне виделся с Пием XI. По его словам, на него произвело огромное впечатление "спокойствие Его Святейшества" и то, что папа не испытывал особых симпатий к советскому режиму. "Я не стал утруждать себя, доказывая, что папа имеет достаточно оснований для такого отношения к Советам", — писал Неве.

Особого внимания заслуживают и "транссибирские" гости Москвы. Дело в том, что путь миссионеров, направлявшихся в Китай, Корею, Японию или, наоборот, возвращавшихся оттуда в Европу, обязательно пролегал через Москву. Когда Неве станови­лось известно, что миссионеры находились проездом в советс­кой столице, он старался непременно встретиться с ними. В авгу­сте 1928 года Неве писал, что в Москве проездом был о. Андре Экхардт. Этот немецкий бенедиктинец, бывший миссионером в Корее, пробыл в Москве шесть дней. 15 августа он совершил мессу в храме св. Людовика. "На долю Экхардта выпала редкая удача — он смог во всех подробностях ознакомиться с достопри­мечательностями Кремля. Кроме того, его провели по закрытым для рядовых посетителей залам Исторического музея, в которых хранятся священные сосуды, церковные украшения и драгоцен­ные оклады Евангелий". В то время отношения с Германией все еще продолжали занимать ведущее место во внешней политике Советского Союза.

29 ноября 1928 года Неве должен был прийти на завтрак в итальянское посольство, где собирался встретиться с монсеньером Фабрегом, лазаристом, коадъютором апостольского викария Пекина. Кардиналы Гаспарри и Ван Россум, префект Конгрегации пропаганды, вызвали его в Рим, и епископ немного опасался предстоящей встре­чи. Но накануне встречи, 28 ноября, секретарь итальянского посоль­ства сообщил Неве, что 24 ноября по дороге в Москву монсеньор Фабрег скончался в транссибирском экспрессе, недалеко от Омска. Спутник покойного о. Губрехт рассказал Неве об опасениях Фабрега относительно будущего христианства в Китае: молодой апостольс­кий делегат монсеньор Костантини идеализирует ситуацию. Он сверх меры полагается на новое китайское правительство, во главе которого стоят атеисты. Именно Костантини был вдохновителем манифеста Пия XI к народам Китая198, а сейчас он почти готов пожертвовать теми ограниченными свободами, которые были предоставлены католикам по договорам о деятельности миссий, в обмен на совершенно несерь­езные обещания властей. Делегат готов с легкостью пожертвовать французскими миссиями. Фабрег высказал Костантини все, что он думал по этому поводу, и через некоторое время получил депешу с вызовом в Рим. Это очень его обеспокоило.

В мае 1932 года Неве встретился с генеральным настоятелем парижских зарубежных миссий монсеньором де Гебрианом, возвра­щавшимся из апостольской миссии по Дальнему Востоку. В декабре 1934 года о. Демс, генеральный настоятель Отцов Шойта, возвращал­ся через Сибирь в Бельгию. Бельгийское правительство, не имевшее в Москве своего представительства, предупредило о приезде Демса английского посла лорда Чилстона. Тот сообщил об этом своему дру­гу о. Брауну. 10 декабря 1934 года Браун и Неве вместе отправились на Ярославский вокзал — конечную станцию транссибирского эксп­ресса — и встретили Демса. Он устал с дороги, но чувствовал себя неплохо — по крайней мере, ни на что не жаловался. Но уже 13 декабря посол Альфан получил с Кэ-д'Орсэ депешу, в которой содер­жалась просьба посольства Бельгии в Париже взять на себя заботы об отправке на родину тела Демса. Оказалось, что перед самой совет­ской границей он скончался от приступа астмы. Чтобы избежать ка­ких бы то ни было подозрений, власти отправили тело покойного в Минск, где произвели вскрытие. Поскольку в Минске было польское консульство, отправкой тела в Бельгию занялись поляки.

Среди примечательных событий можно также упомянуть о встре­че с генералом Нобиле. В марте 1933 года посол Аттолико попросил Неве совершить таинство елеосвящения над Нобиле, лежавшим в кремлевской больнице с гнойным аппендицитом. После катастрофы дирижабля "Италия" генерал стал у себя на родине объектом резких нападок. Тогда он решил на некоторое время уехать из Италии и подписал контракт с СССР сроком на четыре года (1932—1936). Еще в 1926 году Нобиле возглавил экспедицию на Северный полюс на борту дирижабля "Норвегия". Во время экспедиции "Италии" случи­лось несчастье: на обратном пути, в районе к северо-востоку от Шпиц­бергена дирижабль разбился. Нобиле покинул своих товарищей, оп­равдывая этот поступок тем, что лишь он один смог бы организовать спасение остальных участников экспедиции (в итоге они были взя­ты на борт советского ледокола "Красин"). В своей статье, написан­ной для "Известий" и включенной в дальнейшем в сборник очерков "Россия" (1930), Анри Барбюс рассказал о мужестве советских сол­дат, спасавших попавших в беду полярников: "Пример такой гумани­стической солидарности, — писал он, — удивил Запад, ничего не знав­ший о коммунистическом гуманизме"199.

5 марта 1933 года Неве исповедовал и причастил генерала Нобиле в кремлевской больнице. "Советник посольства, — писал Неве, — заехал за мной. Я взял с собой Святые Тайны, и мы напра­вились в больницу. Я был в сутане с красными пуговицами. Посе­тители больницы обязаны натягивать на себя серые халаты. Но все они оказались слишком малы для меня. Наконец санитарка отыскала где-то длинный белый халат — такой, как носят врачи, — и мы поднялись в палату больного, который был несказанно рад при виде нас". После исповеди и причастия Нобиле попросил Неве передать папе, что он испытывал к нему чувство глубокой любви, а также попросил написать его жене и дочери, фотографии которых стояли у его изголовья. Через несколько дней Неве снова встре­тился с генералом — это произошло все в той же кремлевской больнице. "Ему становится лучше. Он попросил молитвенник. Я прислал ему молитвенник, а также жизнеописание благочестивого лейтенанта Дю Плесси, погибшего при катастрофе дирижабля "Диксмюде". Жена Нобиле прислала из Рима очень теплое письмо, в котором благодарила Неве за все, что он сделал для ее мужа.

22 мая 1933 года Неве писал д'Эрбиньи, что Нобиле все еще оставался в Москве. "Вчера одна женщина, являвшаяся, по сути дела, секретаршей Нобиле, сказала мне, что ее уволили — конечно, не сам Нобиле, а администрация "Дирижабльстроя" за то, что она отказалась подписать бумагу, содержавшую клевету на генерала. Эта женщина — русская, из обратившихся. Может быть, вы даже помните ее. Ее фамилия Андреева, раньше она работала в папской миссии. Видите, в какой атмосфере вынуждены работать несчаст­ные иностранцы, поверившие Советам и решившие оказать им какую-то помощь". Человек с весьма сомнительной репутацией, генерал Умберто Нобиле уехал впоследствии в США. В Италию он вернулся уже после окончания Второй мировой войны и в 1947 году был избран депутатом от Коммунистической партии. Потом он отошел от политической деятельности и, прожив долгую жизнь, умер 30 июля 1978 года в возрасте 93 лет

Неве — заступник страждущих

На протяжении всех десяти лет, проведенных в Москве, Неве был поглощен благотворительной деятельностью. Святой Престол ре­гулярно высылал ему деньги, а посольства Франции и Италии взя­ли на себя заботы по передаче ему пожертвований и самых разно­образных предметов: образков, иконок, книг, лекарств и т.д. Раду­ясь возможности помочь гонимым, Неве прекрасно понимал, что он делает это с огромным риском для себя, а также — и это было ужаснее всего — для тех, кому предназначалась эта помощь.

Заключенным было разрешено передавать деньги — два раза в месяц по двадцать пять рублей — и посылки, но необходимо было точно знать, в какой тюрьме они содержатся, а также не ошибиться в именах, отчествах, а часто и в датах рождения. Что­бы передать посылку в тюрьму, нужно было простоять несколько часов в длинной скорбной очереди, состоявшей в основном из женщин — жен и матерей, желавших получить хоть какие-нибудь сведения о своих мужьях и сыновьях.

В основном Неве оказывал помощь католическим священни­кам и мирянам обоих обрядов, но он был готов облегчить страдания любому узнику. В начале 1933 года была проведена так называемая "паспортизация", целью которой было выселить около 800 000 чело­век из Москвы и около 650 000 — из Ленинграда. Жертвами этой кампании стали многие православные священники и их семьи. По­скольку они не были членами кооперативов, им не выдавались хлеб­ные карточки. Тогда Неве поменял свои доллары на рубли и исполь­зовал их на покупку в Торгсине, где всегда было много товаров и не надо было выстаивать долгие очереди в лютые морозы, продуктов, необходимых для пропитания этих несчастных. Вскоре были аресто­ваны православные миряне, организовавшие сбор средств в помощь священникам, высланным в Подмосковье. Тогда Неве стал отправ­лять по почте посылки от своего собственного имени и от имени Тани: "Будь что будет, но мы не можем позволить этим несчаст­ным умереть с голода"200.

Порой Неве201 удавалось помочь гонимым совершенно неожи­данным образом. В октябре 1933 года была арестована женщина, дочь которой он крестил. Перед арестом она поручила ребенка, которому было тогда пять или шесть лет, заботам некоей Тейх, сострадательной прихожанки церкви св. Людовика. Когда работ­ники ГПУ пришли за ребенком, привратник сказал им, что ни о какой девочке ему не известно. Узнав об этом, Неве отвез девочку в посольство, где уже никто не смел ее искать" . Она пробыла там до февраля 1934 года, пока мать не вышла из Бутырок и не забрала дочь, чтобы вместе с ней отправиться в трехлетнюю ссылку в Горький за связь с католической организацией.

В связи с помощь заключенным в СССР нельзя не вспомнить добрым словом двух столь разных людей, как Екатерина Пешкова и Владимир Берлин. Первая была председателем советского По­литического Красного Креста, второй — представителем Между­народного Красного Креста (резиденция которого находилась в Женеве). Оба они помогали Неве в распределении и рассылке материальных пособий. Кроме того, Пешкова оказывала огромную помощь в сборе сведений о заключенных.

Екатерина Пешкова, первая жена Максима Горького (его на­стоящая фамилия была Пешков202), расставшаяся с ним после нескольких лет совместной жизни, сохранила его фамилию — очень авторитетную для власть придержащих в СССР. Она использова­ла это для оказания определенного влияния на происходившие со­бытия, а также, как утверждали некоторые, для того, чтобы поме­шать своему бывшему мужу окончательно порвать с Советским Союзом. Но в корреспонденции Неве она предстает женщиной доброй, милосердной и энергичной — единственное, что ставит ей в упрек епископ, — это ее повторный брак с Винавером. Она ока­зала помощь экзарху Федорову, Анне Абрикосовой и многим дру­гим. Польское посольство, в свою очередь оказывавшее помощь около ста двадцати католическим священникам польского проис­хождения, также прибегало к услугам Пешковой. Она умерла в Москве 28 марта 1965 года в возрасте 87 лет.

Владимир Берлин был делегатом Международного Красного Креста в Москве. Он постоянно совершал челночные рейсы меж­ду Женевой и Москвой, "каждый раз доставляя в СССР посылки для наших заключенных. Он делает это с искренней любовью — в меру своего осознания евангельских заповедей (он реформат)". Неве попросил наградить Берлина папской медалью. Эта просьба была выполнена.

После того как 31 июля 1936 года Неве покинул Москву навсегда, распределение материальной помощи легло на плечи о. Брауна. К сожалению, появившиеся в 1936 году слухи о запре­щении вспомоществования заключенным подтвердились — 15 мая 1938 года ведавшая этим организация была закрыта. Берлин уехал из Советского Союза на Дальний Восток. Во время Второй миро­вой войны, в 1943 году, Красный Крест послал Берлина в Анкару для ведения переговоров с русскими о судьбе военнопленных стран Оси. Эти переговоры не увенчались успехом.

Монсеньор Неве был очень точен во всех своих расходах, ежегодно отправляя в комиссию "Про Руссиа" подробный финан­совый отчет. Ниже мы приводим этот отчет за три года — 1927, 1928 и 1929 (суммы указаны в рублях).

Расходы епископа включали три статьи — питание, жилье (до 30 июня 1932 года, когда он переехал в посольство) и подоходные налоги. В 1930 году, например, Неве заявил о доходе в 1960 руб­лей. Но финансовый отдел прибавил к этой сумме 3040 рублей, а налог с 5500 рублей (именно столько получалось в результате) равнялся 885 рублям, из которых половину нужно было уплатить немедленно. Церкви облагались огромным и, по сути дела, произ­вольным налогом. Размер его был порой так высок, что бедные прихожане просто не могли собрать достаточное количество денег на его уплату. Польская миссия, как правило, выплачивала все на­логи за польские церкви, а французское посольство — за церковь св. Людовика, финансируя также ремонт этого храма.

1927 1928 1929

Помощь духовенству латинского обряда 2650 3181 3031

Помощь духовенству восточного обряда 1430 480 1600

Помощь сиротам, заключенным, ссыльным 2870 2954 4293

Помощь малоимущим католическим семьям 516 1043 768

Содержание храмов 1450 1050 2475

Епископ и дом епископа 2341 2997 6136
Книги и журналы для Комиссии и

Папского Восточного института 1540 3316 500

Итого: 12 800 15 030 18 740

С 1926 по 1931 год Госбанк менял 1 доллар на 1, 94 руб., а 1 франк — на 7,5 коп. Курс этот был тогда совершенно произ­вольным, остается он таким и по сей день. На внешнем рынке за доллар давали по двадцать рублей, а за франк — до рубля, то есть в десять раз больше, чем по "официальному курсу". Для того чтобы посольства обменивали валюту по государственному кур­су, 27 октября 1931 года был издан указ, обязывавший Торгсин продавать товары за иностранную валюту только в пересчете на официальный курс. Советские подданные также могли покупать в Торгсине товары за валюту, объяснив, откуда эта валюта у них взялась.

Неве и ГПУ

Весь московский период жизни Неве (1926—1936 годы) проходил под неусыпным контролем ГПУ (до 1922 года — ВЧК) В 1934 году эта организация была переименована в НКВД. Сначала ВЧК-ГПУ возглавлял Феликс Дзержинский203 — польский революционер, в прошлом католик. Потом на смену ему пришел Менжинский. После его смерти, в 1934 году Сталин назначил на этот пост Ягоду, имев­шего, как и его предшественники, польские корни. Но, как писал Неве 12 марта 1934 года, "ЧК-ГПУ-НКВД по-прежнему сохраняет азиатские нравы". Он знал, о чем говорит.

В те дни, когда Неве жил в городе, и тогда, когда он стал гостем посольства, все его перемещения, прогулки, поездки к боль­ным прихожанам были объектом пристального надзора со сторо­ны сотрудников ГПУ. Удивительно, что его не ликвидировали, не выслали или не отдали под суд. Эти три термина принадлежат Пию XI, который на вопрос Неве, следует ему оставаться в СССР или уехать, ответил: "Нужно, чтобы он оставался там — если толь­ко его не ликвидируют, не вышлют и не бросят в тюрьму, инсцени­ровав "законный" процесс".

Выше мы уже говорили о тревожном дне 18 ноября 1926 года. В ночь с 14 на 15 января 1927 года были произведены обыски и аресты среди католических священников Ленинграда. Во время допросов интересовались епископом Неве. Вечером 24 февраля, в четверг, настоятель московской церкви Непорочного Зачатия аб­бат Цакуль был вызван на допрос в ГПУ:

— Чем занимается епископ Неве? Зачем он приехал сюда? Здесь больше нет французов. И что это за француженка (Таня) ему прислуживает? Она носит фамилию макеевского священника, который, судя по всему, — монах (Майян). Как у католического священника-монаха может быть дочь?

— Я с ним не знаком; но, может быть, он был женат и овдовел, а может быть — она его приемная дочь...

— Почему епископ обращается к русскому народу, а не к со­ветскому правительству?

— Что вы имеете в виду?

— Его речь от 3 октября: ведь вы же наверняка читали ее?204

— Конечно. Но епископ обратился не к русскому народу, а к католикам, говоря им о своей искренней любви к русскому народу.

— И вы хотите убедить нас, что так оно и есть?

— Да, я знаю, что епископ всегда с симпатией говорит о Рос­сии, а когда умер Красин, он даже направил соболезнование в Наркоминдел205.

— Все это сплошная ложь и лицемерие. И потом — на какие деньги живет епископ?

— Он живет очень скромно. Мы с аббатом Лупиновичем даем ему заказы на мессы.

— А где доказательства? — спросил один из следователей. (Очевидно, прокомментировал Неве, им нужны были доказатель­ства того, что в Москве есть еще поляки.)

— Вы нам очень надоели, — сказал в заключение сотрудник ГПУ. — Все вы контрреволюционеры. И это видно по высказыва­ниям ваших деятелей за рубежом. Только послушайте, что говорит кардинал Каковский о Пилсудском — якобы он воплотил все чая­ния польского народа! Или что говорит ваш знакомый, аббат Около-Кулак, являющийся, между прочим, председателем международ­ного антибольшевистского альянса, о советском правительстве! (С этими словами Цакулю показали краткое антикоммунистическое воззвание на польском языке206).

— Мы не отвечаем за материалы, публикуемые за границей.

— Всех вас надо посадить!

Допрос продолжался с 6 до 9 часов вечера.

Никто не может рассказать о методах работы ГПУ, допросах, о средствах достижения целей лучше, чем свидетель этих допро­сов. Неве, например, приводит весьма живописный рассказ об одной драме, которую мы решили разделить на пять сцен. Все это случилось 21 августа 1928 года.

Сцена I: "21 августа пополудни ко мне зашел добрейший аб­бат Юзвик. Он принес с собой целую тетрадь копий официальных документов, имеющих отношение к окормляемым им церквам. В частности, там был указ костромского Совета, который адресовался председателю фабрики, организованной при Католической Церкви. В нем говорилось, что, сообразуясь с положениями Рижского мир­ного договора207, Совет передает католический церковный дом в пользование фабричного совета. До чего же чудны эти провинциа­лы! Я немедленно отправлю все эти документы в посольство..."

Сцена II: "На следующий день, 22 августа, в десять часов вечера я должен был уезжать поездом в Нижний Новгород. Около четырех часов пополудни я направился в церковный дом, намере­ваясь попросить аббата Лупиновича заменить меня в воскресенье в церкви св. Людовика. Аббат Юзвик был еще там. Минут через пять после моего прихода — я даже не успел изложить настояте­лю мою просьбу — пришли люди из ГПУ... У них был ордер на обыск у аббата Юзвика. Утром того же дня этот мужественный аббат исповедался у меня в церкви св. Людовика и исповедал меня. Выходит, это было замечено, и нас взяли на крючок. Но — слава Божию промыслу! — бумаги, которые могли бы скомпрометиро­вать аббата, были уже в надежном месте... Комиссар ГПУ — мо­лодой поляк-отступник. Он уже в третий раз проводит обыск в церковном доме в Милютинском переулке. Именно этот негодяй сопровождал настоятеля, когда тот приходил со Святыми Тайнами к монсеньеру Скальскому208. Этот мальчишка захотел, чтобы я вы­вернул перед ним свои карманы: "Я протестую против ваших дей­ствий. Ваш ордер не распространяется на меня. Я французский гражданин". — "Докажите". — "Вот мой паспорт!.." Он с расте­рянным видом кивнул головой, оставил нас под присмотром двух фараонов и пошел звонить по телефону".

Сцена III: "Примерно через полчаса — не вызывает никаких сомнений, что это время ушло на консультации с Лубянским "ген­штабом", — он вернулся и сказал мне: "Покажите, что у вас есть, и можете быть свободны". Чтобы окончательно не озлоблять его про­тив остальных священников, я повиновался — продемонстрировал ему свое портмоне, скапулярий и носовой платок, после чего полу­чил разрешение идти. Прямо в его присутствии я изложил настоя­телю свою просьбу, от всего сердца расцеловал аббата Юзвика и покинул церковный дом. В тот день большевики обыскали меня в двадцать четвертый раз. Я чувствовал, что мое присутствие (особен­но то, что я иностранец) крайне нежелательно для этих господ".

Сцена IV: "Письменный стол аббата Лупиновича обыскали очень невнимательно. Господь сохранил его. Дело в том, что накануне обыска он получил письмо из Подолии, от аббата Свидерско-го — это послание было передано через надежного человека. Сви-дерский писал: этой зимой газеты опубликовали письмо подольских священников; но это была фальшивка — напечатанный в газете текст сильно отличался от первоначального, и подписываться под ним заставляли с помощью обмана, угроз и лживых обещаний. Многие священники заявили, что они не имеют никакого отноше­ния к письму, но на их заявления никто не обратил внимания. Дол­жно быть, у епископа Неве сейчас много неприятностей, поскольку всех нас спрашивали, поддерживаем ли мы с ним связи. К счастью, настоятель сразу же уничтожил письмо Свидерского".

Сцена V: "Что касается аббата Юзвика, то у него нашли толь­ко записную книжку, в которую он записывал интенции для месс; это оказалось достаточным для ареста; с этого дня несчастный содержится в тюрьме, и ему нельзя туда ничего передать. Он окор-млял приходы в Архангельске, Вологде, Вятке, Рыбинске, Ярославле, Туле и Костроме — семь приходов без пастыря! Из восьми свя­щенников, которые у меня были два года назад, трех уже забрали — это аббаты Цемашкевич, Пемоцкий и Юзвик".

Эпилог: "Аббат Юзвик, — писал Неве 24 июня 1929 года, — прибыл на Соловецкий архипелаг; его послали на принудительные работы на небольшой островок недалеко от монастыря".

Что касается самого Неве, то ГПУ для начала стало копаться в подробностях его жизни в Макеевке. Бывшего старосту церкви в Юзовке (в те годы Сталине, сейчас именуется Донецком; Неве окормлял юзовский приход с 1921 по 1926 год) Михала Якубовского вынудили "признаться" в том, что Неве предложил ему 30 000 руб­лей (из них — 15 000 от французского консульства) за сбор инфор­мации. У настоятеля церкви в Енакиево аббата Симона нашли лам­пу, абажур которой был сделан из плана старых макеевских шахт, начерченного французскими инженерами еще до 1914 года. Эта лампа досталась Симону от Неве и для сотрудников ГПУ могла стать дос­таточным основанием для обвинений епископа в шпионаже.

Имя Неве упоминалось и на процессе донецких инженеров. Гражданин Греции Элиас Вуцинас, служивший раньше в коммер­ческом отделе французских заводов в Макеевке, в 1928 был уво­лен новой администрацией. Он решил уехать во Францию и 7 марта получил визу во французском посольстве. Но на следующий день его арестовали и отвезли в Сталине. В конце ноября в Харькове состоялся суд — Вуцинасу не позволили связаться с греческой мис­сией в Москве, ему не дали адвоката, а основанием для обвинения служили показания свидетелей, отсутствовавших на процессе. В итоге он получил десять лет тюремного заключения с конфискацией иму­щества и последующим поражением в правах на пять лет. У него был дом в Таганроге и вилла в Анапе. Причиной такого сурового приговора был отказ подсудимого подтвердить клеветнические об­винения против Неве в контрреволюционной деятельности и шпи­онаже. Судьям так и не удалось ничего выбить из Вуцинаса, Неве попытался как-то помочь безвинно осужденному — он отправил в "La Croix" информацию об этом судилище. То, что произошло сегод­ня с греческим подданным, может завтра случиться с американским, немецким... Имя Неве фигурировало в материалах этого процес­са — даже в приговоре. Председатель трибунала назвал его тай­ным агентом Ватикана. Посол Эрбетт послал секретаря посольства Элле в НКИД, чтобы тот передал протест по этому поводу замести­телю Литвинова, "еще одному еврею по фамилию Каган209".

В июне 1929 года Станислава Панкевич, прислуживавшая в доме Неве в Макеевке, остававшаяся там при о. Майяне и аресто­ванная в 1928 году, находилась в Бутырской тюрьме. Ее хотели заставить "признаться" в том, что Неве якобы завербовал ее для контрреволюционной деятельности. Основанием для таких подозре­ний служило письмо Неве, в котором он писал Станиславе: "Дер­жите язык за зубами". На самом деле в том письме речь шла о ее ссоре с Сергеем Клочковым — другим слугой, который также под­вергся аресту. Неве не мог спокойно видеть, как страдают люди, един­ственная вина которых заключалась в связи с ним, и он решил напи­сать Сталину. Эрбетт отговорил его от этого поступка. Тогда 21 мая 1928 года Неве отправил в посольство меморандум следующего содержания: "Нас считают шпионами, мы приносим горе нашим друзьям: настоятель енакиевского прихода аббат Эмманюэль Симон и настоятель церкви в Нижней Богдановке о. Патапий Емельянов — на Соловках с 1927 года; настоятель церкви в Ростове-на-Дону аб­бат Станислав Кардашевич — в тюрьме; настоятель харьковского прихода аббат Винсент Ильгин — отправлен на Соловки в 1927 году; бывший викарий московского прихода аббат Цемашкевич — также на Соловках. Мы приносим горе нашей прислуге: Станисла­ва Панкевич и Сергей Клочков — на Соловках. Все, кто имел с нами дело, брошены в тюрьмы; сами мы пока на свободе, но не стоит обольщаться по этому поводу. Случись более или менее серьезный дипломатический инцидент между Францией и Советами, как нас сра­зу же посадят: за нами следят повсюду — даже в нашем храме".

ГПУ перестало заниматься сбором "макеевского досье" — вполне хватало работы с деятельностью Неве в Москве. По всей стране у священников допытывались: "Неве посылает вам деньги? Каким образом вы поддерживаете связь с Римом?" Женщин спра­шивали о поведении Неве. Обвинение в безнравственности было любимым оружием ГПУ. 15 октября 1928 года Неве писал д'Эрби-ньи: "Раньше они пытались испачкать вас, меня, монсеньера Слосканса и многих других, а теперь пытаются испачкать бедного абба­та Юзвика, заставляя жену сакристана признать, что у нее родился сын от ксендза. "Твой муж уже признал это! Теперь признай и ты!" На допросах спрашивают: кто жена Неве? Аббата Лупиновичг спрашивают: где Неве взял деньги на поездку по Волге вместе с дочерью Майяна? Православному священнику Сергиевской юрис­дикции Борделиусу, жена которого — родственница Бенкендор­фов210— перешла в католичество, на допросах твердили: "Расска­жите нам, каким образом Неве собирается устроить унию. Ведь ваша жена видится с Неве. Нам нужно сообщать все, что становит­ся известно вашей жене о Неве и Тане".

18 октября 1931 года во время допроса о. Александра Васильева следователь сказал: "Неве — очень опасный субъект; нам известно, что он участвовал в деятельности Промпартии, контрреволюционной организации, занимавшейся саботажем на транспорте (1925—1930); что он взрывал мосты. Надо уничтожить его любым способом".

Неве не мог даже пойти в польскую церковь. "Мое служение сводится практически к нулю..." Обстоятельства были против него, — кроме всего прочего, поляки, служившие в ГПУ, хотели, чтобы его место занял поляк. "Порой мне кажется, что вреда от меня гораздо больше, чем пользы... Малецкий, Слосканс, Фризон — советские граж­дане", — с грустью писал Неве 15 октября 1928 года. Впоследствии все они будут арестованы. Двое первых — обменяны, третий — расстрелян... Неве пробудет в СССР до 1936 года.

Арестованным священникам обещали свободу при условии от­каза от сана или обещания регулярно снабжать информацией ГПУ. В 1931 году, например, ГПУ обещало закрыть дело о. Сергия Соловьева, если бы тот согласился отказаться от сана. Как раз тогда пронесся слух о подготовке большого процесса католических священников. От них также хотели добиться признания своей вины и отказа от свя­щенства. "Надо рассказать об этом, чтобы помешать гнусному фар­су," — писал Неве 11 мая 1931 года. В Ленинграде некий агент ГПУ по фамилии Паукер, немец по происхождению, сказал одному католи­ку: "Я — сатана" (21 декабря 1931 года). Уже в 1928 году ГПУ практиковало метод внедрения своих агентов в среду верующих и выдвигало кандидатов на рукоположение в священный сан — людей, знавших латынь и имевших благочестивый облик. Советские спец­службы имели целью заслать их на учебу в Рим, в Руссикум.

В феврале 1930 года ГПУ потребовало, чтобы все священники подписали бумагу следующего содержания: "Я... обязуюсь предостав­лять ГПУ любую информацию, которую от меня потребуют, и хранить это в строгой тайне по законам военного времени". Тех, кто отказы­вался подписать, подвергали восьмидневному аресту, давая последнюю возможность "подумать". 10 ноября 1930 года в отеле "Селект" с таким же требованием обратились и к аббату Лупиновичу.

Положение двух польских священников, служивших в Моск­ве — настоятеля Петропавловской церкви аббата Лупиновича и настоятеля церкви Непорочного Зачатия аббата Цакуля, — было очень опасным. В ГПУ работало много поляков, среди них были даже священники. Обоих настоятелей — хотя в конце концов они даже перестали встречаться с епископом — без конца спра­шивали о Неве, о его деятельности, о его деньгах. Избегать встреч с Неве было единственным способом спасти его. Но епископ по­думал, что настоятели перестали ему доверять. Оба они, после бес­престанных допросов, после многих лет тюрем и ссылок, приняли исповедническую кончину. Аббат Лупинович, арестованный в ночь с 15 на 16 февраля 1931 года, был сослан в Казахстан. Аббат Цакуль первый раз арестован 12 февраля 1929 года, а 3 мая отпу­щен с подпиской о невыезде из Москвы. В 1931 году его снова забрали, но в декабре 1933 года разрешили вернуться в столицу и продолжить свое служение. 3 мая 1937 года Цакуля арестовали за то, что по просьбе польского посла он отслужил мессу в честь Дня независимости Польши и обнародования Хартии свободы.

В феврале 1931 года старосту прихода аббата Лупиновича вызвали на допрос в гостиницу. Потребовали объяснить тайны Розария. В ГПУ анализировались любые "тайны". Кроме того, со­трудник "органов" спросил его о значении скапулярия и строго предупредил: "Имейте в виду, я священник и знаю, чем мне инте­ресоваться" (2 марта 1931 года). К несчастью, под воздействием пыток и других методов ГПУ, о которых сейчас стало известно гораздо больше, многие священники и миряне из числа духовных чад Неве начинали говорить. Самый близкий его друг и духовник о. Сергий Соловьев повредился умом во время этих допросов; выйдя на свободу, он не хотел больше встречаться с Неве, непрес­танно повторяя: "Я им всех выдал".

Несомненно, с точки зрения советского законодательства Неве совершал деяния, достойные наказания: он вел тайную переписку с заграницей, распределял полученную из-за границы валюту. Но надо заметить, что, поступая таким образом, епископ осуществлял свое естественное и неотъемлемое право, не признававшееся советским законодательством, — право епископа свободно заниматься решени­ем культовых проблем и оказывать моральную и материальную помощь своим священникам. Поскольку им не выдавались хлебные карточки, а прихожане не дерзали поддерживать их материально, Неве взял эту обязанность на себя — на свой страх и риск и в гораздо большей степени на страх и риск отважных мирян — таких, как Таня и сестры-доминиканки, которые непосредственно занима­лись распределением пособий. Помощь, которую оказывал Неве несчастным от имени Святого Престола, заслуживает лишь похва­лы. Осуждения достоин бесчеловечный режим, отрицавший самые элементарные права личности, мешавший епископу свободно осуще­ствлять контакты со своими священниками, а последним — со своей паствой. Человека бросали на десять лет в Соловецкие лагеря только за то, что он устраивался работать в доме священника или передавал посылку заключенным и ссыльным.

Деятельность ГПУ не ограничивалась территорией Советско­го Союза. Агентурная сеть охватывала Париж и Рим. Некоторые исследователи полагают, что советские шпионы были внедрены даже в комиссию "Про Руссиа" — в лице монсеньера Чиппико — и в окружение монсеньора д'Эрбиньи — в лице о. Александра Дейбнера. Сам Неве серьезно опасался, что ГПУ могло заслать своих людей в Руссикум. Он просил монсеньора д'Эрбиньи осте­регаться некоего Юденича. Д'Эрбиньи ответил, что человек с та­кой фамилией ему не известен, если только речь не идет о Юневи-че, проходившем в 1923 году по делу монсеньора Цепляка. 28 мар­та 1930 года Неве писал: "По Москве ходят слухи, что наши детективы сделали попытку завладеть архивами комиссии "Про Руссиа". Ему хотелось получить гарантии того, что слухи эти — как писала "La Croix" — полностью лишены оснований (28 апре­ля 1930 года). 17 мая 1930 года д'Эрбиньи ответил: для слухов о похищении документов нет никаких оснований. Просто какой-то полицейский комиссар проявил усердие паче разума.

В Риме монсеньор д'Эрбиньи был окружен шпионами. Со­блюдал ли он необходимые предосторожности? 9 декабря 1929 года он сообщает Неве, что принял некоего Г. К. Лукомского, бывшего реставратора, работавшего во дворцах Царского Села, Версаля и Петербурга и основавшего музей в киевском Софийском соборе (музей, надо заметить, антирелигиозный). Он был другом наркома просвещения Луначарского и одного из бывших узников Шлиссельбургской крепости, автора изданной незадолго до описывае­мых событий в Ленинграде трехтомной книги "Христос", в кото­рой среди прочего доказывалось, что труды Витрувия были вдох­новлены великим архитектором Иисусом!

Автор книги "Христос" — Н. А. Морозов (1854—1946), рево­люционер-народник, действительно просидевший многие годы в Шлиссельбургской крепости, куда при царском режиме заключали революционеров. Добиваясь публикации своей книги "Христос и его время", в которой он пытался доказать, что Христос — это миф(!), Морозов написал письмо Ленину. Луначарский предупре­дил Ленина, что книга эта носит откровенно антинаучный харак­тер, — Морозов утверждал, что Христос родился в V веке, но тог­да и император Август, и Юлиан-отступник, и все первые четыре века христианской истории превращались в нечто весьма неопре­деленное. Тем не менее книга была опубликована и до 1932 года выдержала несколько переизданий. В то время хорошими казались любые средства, пригодные для нанесения удара по христианству. Досталось Неве и на страницах иллюстрированного еженедельника "Monde", основанного по инициативе советского прави­тельства в 1928 году. Его главным редактором был Анри Барбюс, прозванный Борисом Сувариным "выдающимся учеником маркси­стского Иисуса211".

В статье, занимающей целую страницу — "Католики против России", — "Monde" занялся в 1932 году "разоблачением" участия католических институтов в борьбе против советской власти. Ав­тор статьи, некий Морис Шуман212, утверждал, что существует все­мирная католическая организация с центром в Женеве, целью кото­рой является борьба с Третьим Интернационалом. "С этим цент­ром тесно связан монсеньор Неве — администратор французской церкви св. Людовика в Москве. Он осуществляет свою деятель­ность с большим опытом и настойчивостью". Глава заговора — находящийся в Риме д'Эрбиньи. В заключение автор писал: "Цель Католической Церкви — создание католической России. Пусть за­щитники русской революции сами подумают, останется ли в этой католической России место России революционной". Неве, получив­ший эту вырезку дипломатической почтой из Парижа без указания отправителя, 28 марта 1932 года сообщил об этом д'Эрбиньи. 30 ян­варя 1933 года он писал ему, что Шуман мог получить эти сведения от сотрудницы консульства Кудашовой (Мари Илье), которая жила в Швейцарии и там вышла замуж за Ромена Роллана213.

Таня: интрига ГПУ или женская склока?

Таня была бедной пастушкой из-под Люблина, в годы войны оси­ротевшая и оказавшаяся в Макеевке. Неве подобрал ее практически на дороге, и она служила ему с такой преданностью, на которую способны только женщины, — и в Макеевке, и в Москве. Но 17 июня 1933 года, в субботу, Неве получил от д'Эрбиньи письмо весьма странного содержания. Папе, говорилось в письме, из на­дежного источника стало известно, что Советы, потерпев провал в попытках обвинить Неве в контрреволюционной деятельности, те­перь готовят какую-то ужасную клевету на Таню. Поэтому папа отдал следующее распоряжение: Таня должна как можно скорее покинуть посольство, Москву и даже, если возможно, территорию СССР, чтобы не стать инструментом в кознях ГПУ.

На возражения д'Эрбиньи папа ответил: "Это приказ. Он вов­се не означает, что мы потеряли к ней доверие и любовь". Затем он процитировал по-латыни отрывок из второго послания к Корин­фянам: "Не в осуждение говорю. Ибо я прежде сказал, что вы в сердцах наших, так чтобы жить вместе и умереть и жить. Я много надеюсь на вас, много хвалюсь вами" (2 Кор. 7. 3-4). "У меня создалось впечатление, — писал д'Эрбиньи, — что он испытывает самые добрые чувства к вам и Тане и просто хочет спасти вас обоих от какой-то "страшной махинации". Предвидя подозрения Неве, д'Эр­биньи пояснил: "Ни Дежан, ни О." (г-жа Отт).

Неве был ошеломлен. Внешне он подчинился. "Прежде всего, — писал он д'Эрбиньи, — передайте, пожалуйста, Святому Отцу, что моя дочь и я преклоняемся к ногам Его Святейшества и готовы выпол­нить любое послушание. Не только приказы, но даже пожелания папы для нас — закон". Сменивший Дежана Альфан приложил все усилия, чтобы получить для Тани выездную визу. Она должна была доехать вместе с дипкурьером (таким образом, она оказывалась под охраной) до Варшавы, где у нее был брат, который мог встретить ее на вокзале. 20 июня 1933 года Неве поделился некоторыми своими сооб­ражениями о причинах приказа из Ватикана: "Несомненно, за всем этим стоит ГПУ, которому понадобилось удалить Таню из посоль­ства (в посольстве она была недосягаема для них, поскольку любая попытка арестовать ее привела бы к конфликту с Францией, благо­склонностью которой СССР очень дорожит). Если бы Таня жила просто где-нибудь в Москве или в любом другом месте Советско­го Союза, все было бы по-другому. Тогда ее можно было бы аресто­вать, применить к ней насилие, заставить говорить. Они даже упот­ребляют в этих целях гипноз". Неве приводит пример несчастной Евреиновой214, которая выдавала себя за "чокнутую" и ходила по посольствам. В то же утро, 20 июня, она приходила к нему, чтобы сказать: "Будьте осторожны: большевики роют подкоп под англий­ское посольство; они замышляют что-то и против папы Римско­го". "Несомненно, она психически больна. Но может быть, ее дове­ли до этого. Не собирались ли они довести до такого же состояния Таню, чтобы затем обвинить в этом меня?"

Действия Пия XI до сих пор остаются необъяснимыми — ведь не получил же он откровение с неба поступить именно так! Что ему доложили? Кто ему доложил? Доброхоты или злоумышленники? Пос­леднее не исключено, поскольку у Неве были "враги" в своем соб­ственном доме. У г-жи Отт были с ним весьма напряженные отноше­ния, а Таню она просто терпеть не могла, обходясь с ней как с оборван­кой. Но уместно задать и более серьезный вопрос: действительно ли этот приказ исходил от самого Пия XI? Нам известно, что в прочих случаях, когда д'Эрбиньи приписывал то или иное пожелание Пию XI — например, в отношении руководства ордена иезуитов, — эти пожела­ния и планы на самом деле принадлежали ему самому. Можно допу­стить, что д'Эрбиньи намеренно сгустил краски, сообщая папе о поло­жении в Москве, что и привело Пия XI к такому решению, но все-таки такой вариант кажется нам маловероятным.

Советская виза была выдана Тане 4 июля пополудни. Дала свою визу и Польша, Не отказало в ней и германское консульство. Вопрос с билетом тоже был урегулирован без особых проблем. Неве писал: "Жертвоприношение состоится в 10.45 вечера (в среду). В это время отходит поезд. Таня поедет вместе с курьером Мариани и будет в Париже в субботу, в 6.15 утра". Расставание было тяже­лым для Неве. 19 июня он писал: "Пи Эжен А.А. Ни родственников, ни близких". Dominus dedit, Dominus abstulit, sit nomen Domini benedictum! — Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Слова Иова". 17 июля 1933 года он начал свое пись­мо словами: "Consumatum est" — "Свершилось". По всему этому видно, с какой болью переживал он расставание. Приходская об­щина устроила прощальный ужин, на котором Неве хотел было держаться бодрячком, но завершилось все слезами. Вместо Тани (ей было 33 года) Неве нашел женщину канонического возраста (57 лет), которая раньше прислуживала о. Майяну в Макеевке.

Находясь в Риме, жена посла Аттолико, очень любившая Таню, в телефонном разговоре с сотрудником комиссии "Про Руссиа" монсеньором Джоббе спросила о причинах ее отзыва. Почтенный монсеньор ответил напрямик: это была "una sciocchezza" — глу­пость. "Когда донна Элеонора рассказала мне об этом, — говорил Неве, — я был неприятно удивлен". Это подтверждает мою догад­ку, что причиной отъезда Тани было женское соперничество и что авторитет и приказы Пия XI были использованы для разрешения мелочных конфликтов.

Не вызывает сомнений, что г-жа Отт — если виновницей отъез­да Тани действительно была она — была уверена, что действует на благо Церкви. Как бы то ни было, она раз десять или двадцать спасала приход в самых разнообразных обстоятельствах. Она была в ссылке за веру. Мир праху ее.

В Париже Тане было непросто прижиться в общине Севрских облаток. Она говорила только на польском и ломаном русском, ни­кого не знала. Тем не менее она выдержала все искушения и 7 янва­ря 1934 года была посвящена в монашеские одеяния. Г-жа Эрбетт, жившая в то время в Мадриде, отправила на эту церемонию трех своих подруг. Монсеньору Неве отчасти смогла заменить Таню ее подруга София, горничная г-жи Аттолико. Когда Аттолико перевели в Берлин, София уехала из Советского Союза, а затем присоедини­лась к Тане и тоже вступила в орден облаток с именем Саломея. 8 января 1940 года Неве посчастливилось возглавить чин принесения Таней вечных обетов. По этому случаю он произнес очень трога­тельную проповедь, в которой не пытался скрывать своей любви и признательности к Тане. Сестра Таня умерла 12 августа 1969 года.

На этом завершается наше небольшое лирическое отступле­ние. В последующих главах мы подробно коснемся многогранной деятельности Неве в Москве с 1926 по 1936 год.

|<в начало << назад к содержанию вперед >> в конец >|